Три комнаты на Манхэттене. Жорж Сименон

было всего несколько прилавков, где торговали в основном маслом, яйцами, овощами и рыбой, доставляемой из Пор-ан-Бессэна и Трувиля.

      В одном я завидовал Альберу: и дом его, и окно полумесяцем были расположены так, что он каждое утро мог наблюдать прибытие местного поезда. А я нет.

      Конечная станция находилась сразу же за зданием крытого рынка, и со своего наблюдательного поста я хоть и слышал лязг, пыхтение паровоза, свист пара, но видел только дым над шиферной крышей рынка.

      – Ты готов, Жером?

      – У меня нет галстука.

      – Я тебе сделаю, когда спустимся в лавку…

      Сделала, называется! Не переставая болтать с мадемуазель Фольен, она отхватила ножницами кусок голубой ленты шириной в два пальца и завязала таким уродливым узлом, что, взглянув на него, я чуть не заревел.

      – Идем скорей… Главное, будь полюбезнее с тетей…

      На площади люди, укрывшись зонтами и стоя под тентами витрин, читали газеты. Только что прибыл «Пти норман»… «Казнь Феррара»… «Облава на анархистов»…

      Все это, видимо, взволновало матушку. Она шла очень быстро, словно бы лавируя среди невидимых опасностей. Запах сыров, затем рыбы… Мы шли напрямик через крытый рынок… А вот и мясной ряд…

      – Отличная баранья ножка, мадам Лекер…

      Как бы прося извинения, матушка отвечала слабой улыбкой: она всегда боялась кого-нибудь обидеть или огорчить.

      – Спасибо… Сегодня нет…

      Я не знал, что еще до моего пробуждения она в честь приезда тети Валери купила курицу.

      – Постой здесь, Жером… Я пойду справлюсь насчет поезда…

      Я стоял рядом с писсуарами. Напротив, в маленьком кафе, закрывавшемся уже в полдень, когда расходилась основная клиентура – рыночные торговцы, посетители спорили за чашкой кофе.

      Матушка раскрыла зонтик, вышла было на улицу, вернулась и опять мне наказала:

      – Главное, никогда не упоминай о том, что мы про нее говорили… Тебе этого не понять…

      Откуда-то, совсем издалека, попутный ветер принес протяжный гудок. Потом показался кургузый паровичок, потом на повороте, один за другим, три вагона с мокрыми крышами и стеклами, запотевшими изнутри и покрытыми капельками снаружи.

      Перрон заполнили люди, клетки с курами, утками, круги сыра, мужчины в темно-синих блузах и деревянных башмаках, старушки в вязаных шалях.

      – Стой здесь…

      Матушка бежала вдоль поезда. Я видел, как она помогла сойти огромной тучной старухе, более объемной, чем отец и мать, вместе взятые, с широким, оплывшим лицом, дряблым тройным подбородком и темными усиками над верхней губой.

      Старуха даже не пыталась улыбаться. Она возмущалась чем-то. Потребовала контролера, который рассыпался перед ней в любезностях.

      – Подойди, Жером.

      Все это не внушало доверия. Я медленно приблизился.

      – Поцелуй тетю… подержи над ней зонт, пока я займусь багажом.

      Тетя Валери пробурчала:

      – Так это ты и есть, малыш?

      – Здравствуйте, тетя…

      – Здравствуй,