Офальд. Егор Мичурин

герр Еол Аурьлаб, которого ждет невероятная карьера в налоговом ведомстве Инцла? Я скорее сдохну, пока он переползет из младшего налогового инспектора в старшие!

      – Не тебе, сопляку, судить о перспективах Еола, – резко сказал Илоса. – Он на хорошем счету у начальства, и…

      – И вы все ждете не дождетесь, как бы поскорее сбагрить Леагну этому ничтожеству, – быстро договорил за Телгира-старшего Офальд. – Он ее быстренько обрюхатит, чтобы без помех продолжать играть в кости в самых грязных заведениях Инцла!

      Воздух, казалось, взорвался от звонкой пощечины. Илоса тут же отскочил от сына, схватившегося за покрасневшую щеку. Губы обоих побелели. После долгой паузы Офальд прошипел:

      – Я принял решение и буду рисовать.

      – Не будешь, – зловеще ответил отец, усилием воли возвращая себе присутствие духа. – Я не позволяю тебе так безответственно относиться к своему будущему.

      – Может быть, я сам имею право решить, кем мне быть, и чем заниматься? – патетически воскликнул Офальд срывающимся голосом. Он отпустил щеку, воздев руки к низкому потолку, и очень напоминал сейчас слегка ощипанную птицу, которой задала трепку ее собственная стая. Мальчик скрежетнул зубами и с невероятно надменным видом скрестил руки на груди, выставив вперед правую ногу и оттопырив нижнюю губу. – Мое призвание, моя цель и моя жизнь – рисование. Мне плевать на математику, химию и прочую белиберду. Я хочу быть художником и буду им.

      – Пока я жив, ты не станешь художником! – взорвался Илоса. – Я запрещаю тебе и думать об этом! Ты возьмешься за ум и начнешь учиться как полагается, иначе… – отец неожиданно кашлянул, пошатнулся, ухватился за косяк, выронив трубку, но тут же выпрямился и продолжил твердым голосом, – иначе ты закончишь в канаве под забором, с бутылкой в руке и своими картинками в качестве подстилки!

      – Я не собираюсь учиться в твоей сраной гимназии, – выпалил Офальд с ненавистью, даже сквозь необычайное волнение с удовольствием отметив, как светлые глаза отца выкатились еще больше: в доме Телгиров строго-настрого запрещалось употреблять бранные слова. – Я не собираюсь становиться таким же как ты, чтобы сорок лет глотать пыль и кашлять кровью! Я ненавижу такую жизнь!

      – Служба, – загремел Илоса, – это самое лучшее, чему ты можешь посвятить свою жизнь, чтобы не сделать ее жалкой! Ты будешь уважаемым человеком, сможешь содержать жену и детей, а твоя страна будет любить и оберегать тебя за твою преданность – если ты этого до сих пор не понимаешь, так это от того, что ты глупый маленький щенок, который никак не поумнеет! Твои мерзкие оценки это доказывают, ты, ленивый бездельник, невежественный второгодник, даром просиживающий штаны в лучшей инцлской школе!

      – Эта лучшая школа – дерьмо собачье! – уже не сдерживаясь, завизжал Офальд. – В ней работают одни идиоты и извращенцы в засаленных воротничках!

      – Прекрати браниться в моем доме! – заорал и Илоса. – Следи за своим поганым языком! Ты будешь хорошо учиться, исправишь неуды по рифаянцскому и математике,