Офальд. Егор Мичурин

ему, что он никогда – никогда! – не станет художником, но остановились на полпути. Часы показывали без трех минут десять, и бокал красного вина уже ждал Илосу на барной стойке. Его выпил Ешреф.

      Когда Ралка, не помня себя, прибежала в гостиницу, бренным останкам ее мужа уже придали более-менее пристойный вид. Пальто было застегнуто, кровь кое-как оттерта, глаза прикрыты. Следом за матерью в вестибюль ворвался Офальд. Увидев тело отца ("сдохни! сдохни!"), мальчик сделал два неуверенных шага по направлению к нему, не отрывая взгляда от внезапно заострившегося носа, и упал на колени. Позже Окнард Ешреф рассказывал всем желающим его послушать, что "такого воя, как от мальчишки Телгира в тот день, я, ей-ей, ни в жисть не слыхал".

* * *

      Погруженный в свои мысли, Офальд шагал по знакомой до последнего камешка дороге. Карман оттопыривался от карандашей, угольков, ластиков и кистей, в сумке болтались коробка с красками, пара книг и несколько свернутых в трубочки неоконченных рисунков с видами весеннего Линца и его окрестностей. Пятна румянца на вечно бледном вытянутом лице мальчика смотрелись нездорово, впечатление от общего болезненного вида Телгира усиливалось из-за лихорадочного блеска в его глазах. Мальчик почти не смотрел по сторонам, и чуть было не попал под лошадь, хозяин которой заорал, что "выдерет идиота, если он еще раз попадется ему на глаза". Добавив еще парочку сочных эпитетов в адрес "безмозглого недомерка", возница хлестнул лошадь, и та всхрапнула, сделав вид, что побежала чуть быстрее, не ускорившись при этом ни на йоту. Телгир даже не успел испугаться, отскочив в сторону, но спускать неотесанному фермеру его грубость мальчик не собирался. Брезгливо поморщившись, он ухватил большой липкий комок грязи с обочины и, быстро прицелившись, запустил его в широкую спину возницы. Взрыв ругательств подсказал меткому стрелку, что его выстрел попал в цель, но любоваться делом своих рук было некогда: Офальд скатился в придорожную канаву, изрядно вымазав твидовые штаны и крепкие ботинки, и припустил к дубовой роще, намереваясь сделать крюк в парочку лишних километров. Мальчик так ни разу и не оглянулся, и вопли мужлана быстро затихли вдали.

      В начале весны после нескольких тяжелых разговоров с матерью о его будущем Офальд отправился в Инцлское гимназическое общежитие. Он по инерции продолжал ходить в школу, где Рудэад Юмхер, ставший его классным наставником, тщетно пытался увлечь своих учеников рифаянцским и римнагским, а Грехин Шард, преподаватель математики, поставил в школьном табеле "неудовлетворительно" и разразился пространным письмом, адресованным Ралке, с требованием привести сына в чувство и заставить его заниматься хотя бы на одном уровне с отстающими. Офальд, давно решивший, что никакая математика ему не нужна, все же не отваживался окончательно бросить учебу. Чувство внутреннего протеста угасло в нем после смерти отца, которого он боялся, но по-своему уважал. Теперь мальчиком владели лень, смутное беспокойство и только любовь