Офальд. Егор Мичурин

й шалью Офальд чихнул, поневоле закрыв глаза. Целую минуту он упорно старался не мигать, глядя на дымчатый желтый кружок в низком мрачном небе, но чихать с открытыми глазами не умел никто из знакомых Офальда. Он подозревал, что это вообще невозможно. Мальчик отвернулся от дома и пошел к калитке, решив поискать своего друга Хайонна, сына мельника. Еще на прошлой неделе они договаривались сбегать к пруду и проверить, достаточно ли крепок лед после недавней оттепели, чтобы можно было кататься на самодельных коньках.

      Отец называл эту семью "йеревишки" и презрительно морщил нос, но не запрещал ребятам играть вместе. Несколько недель назад Офальд случайно услышал, как мать напоминает отцу о его обещании не лезть к Ругербам после громкого скандала в пивной, где Илоса набросился на мельника с кулаками, призывая всех желающих не стоять в стороне, а раз и навсегда разобраться с мерзким йеревским племенем. Скандал дошел до бургомистра, который лично поговорил с Ралкой и Илосой, признавшись по секрету, что вполне разделяет их благородное негодование, но сделать с этими йеревами, и вправду заполонившими, кажется, весь Ивстаяр, по-прежнему ничего нельзя. Отец, польщенный такой честью, пообещал держать себя в руках. Об этом и напомнила ему Ралка своим тихим хрипловатым голосом, нежно укачивая крошку Дуднэма, который третий день мучился младенческими коликами. Офальд, отправившийся было спать, замер на второй ступеньке лестницы, ведущей в крошечную каморку на втором этаже, которую он делил с братом Илосой-младшим, названным в честь отца, но ничего интересного больше не услышал. Илоса-старший сел за свою конторку разбирать бумаги – керосин всегда покупался в избытке, чтобы отец мог работать и дома, – а мать, положив сопящего Дуднэма в колыбель, села за чтение рядом с двенадцатилетней Леагной. Илоса-младший и Леагна были детьми главы семейства от первого брака, и прохладно относились к Ралке и ее сыновьям. Мальчик поднялся к себе, пребывая в глубокой задумчивости, и решил при случае поговорить обо все этом с Хайонном, однако подходящего повода не нашлось, и Офальд скоро обо всем забыл.

      Дом Телгиров стоял у самой дороги, спрятавшись за двумя огромными тополями, и маленькая фигурка бодро зашагала по тщательно расчищенному тракту. Когда дом скрылся из вида, мальчик развязал тугой узел и презрительно освободился от шали, без которой мать не соглашалась выпускать его на улицу – она страшно боялась простуд, постоянно напоминая Офальду о его слабых легких. Аккуратно сложив шаль в тугой тючок, почтительный сын пристроил ее под большим серым камнем у обочины дороги, и зашагал дальше, сделав себе мысленную заметку: не забыть обвязаться на обратном пути. Офальд шел, упрямо выставив вперед подбородок и пристально вглядываясь вдаль, туда, где по его представлениям находился неведомый, и оттого немного страшный город Инцл. Всего через каких-нибудь три месяца ему предстояло пойти в школу, про которую Хайонн, бывший старше на полтора года, солидно говорил: "будет непросто".

      Дойдя до развилки, где главная дорога круто брала влево, а узкая и плохо расчищенная продолжала идти прямо, только у разбитого молнией клена чуточку изгибаясь вбок, Офальд ускорил шаг. Он скучал по своему другу, хоть и привык скрывать от окружающих любые эмоции. При Илосе дома царила суровая, скупая на любое проявление семейного тепла атмосфера. Отец оживлялся только когда был повод обругать йеревов, церковь или придраться по какому-то пустяковому поводу к жене и детям. В остальное время Илоса мрачно перебирал бумаги, ел приготовленную Ралкой еду с гримасой отвращения и, казалось, только и мечтал о том, чтобы улизнуть из дома на службу, на любимую пасеку или в пивную. Когда в дом приходили редкие гости отец умел превращаться в радушного хозяина: лихо пил, нахваливал блюда на столе и отвешивал шутовские комплименты красоте жены, часто улыбался и поглаживал пышные бакенбарды. Мать с высокой прической и блеском в глазах скромно держалась в тени блистательного супруга. За столом звенели хрусталь и смех, а детям разрешалось лакомиться засахаренными орешками и жареными каштанами в меду даже в неурочное позднее время. Тем мрачнее казался родительский дом, когда праздник заканчивался, и на следующий день бледный свет от зимнего солнца едва проникал через подслеповатое окошко кухни, освещая праздничную посуду, которую Ралка не успела убрать в высокий резной шкаф, часть ее свадебного приданого.

      Из-за редкого пролеска показался дом Ругербов. Офальд зашагал еще быстрее, но вдруг резко остановился. Рядом с изгородью, где обычно околачивался Хайонн, стояли четверо мальчишек, все намного старше обоих приятелей. Одного из них, некрасивого веснушчатого верзилу по имени Тугавс Офальд немного знал. В Махбале о нем говорили, как об отъявленном хулигане, да и дружил Тугавс с такими же как он малолетними бандитами, о которых обыватели обычно говорят, покачивая головами, что по ним тюрьма плачет. Заметив застывшего Офальда, четверка быстро сорвалась с места и через несколько секунд окружила похожего на грустно нахохлившегося голубя мальчика, поглядывая на него с деланным равнодушием. Все молчали.

      Из-за неплотно прикрытой калитки мелькнула круглая голова Хайонна и быстро скрылась. Мельников сын явно заметил друга, окруженного подростками, каждый из которых был минимум на шесть-семь лет старше обоих, но даже не подумал прийти на помощь. Отчаянно