Призвание – писатель. Том 3. Сборник

а санитарами – колхозники из окрестных деревень, где и так уже никого не оставалось, так как население уходило вместе с армией. Косые взгляды одного из санитаров Михаэль ловил на себе давно, но не придавал этому значения. Мало ли что! Кончилось тем, что санитар подошёл к Михаэлю.

      – А ты, паренёк, откуда будешь? – спросил он недобрым голосом. Комиссар полка сдержал слово, и Клава собственноручно прикрепила по два эмалированных красных квадрата к петлицам Михаэля. Он стал младшим политруком, но санитар, уже пожилой, проигнорировал и это, и то, что Михаэль – комиссар медсанбата.

      – Из Латвии, из Риги, – ответил удивлённый Михаэль и не успел закончить фразу, как мужик набросился на него, стараясь схватить за горло:

      – Гад! Латыш! Комиссаром прикинулся?! Удавлю тебя, как змею, зараза! Придушу!

      Ничего не понимающий Михаэль пытался отбиться, но нападавший, несмотря на голод, был гораздо сильнее. Его пальцы уже рвали воротник гимнастёрки с новыми эмблемами и внезапно обмякли. Какие-то люди – Михаэль так и не понял, кто, – оттащили взбесившегося санитара. Подбежала Клава.

      – Ты что делаешь, ирод?! – закричала она. – Под суд пойдёшь! Под расстрел!..

      – Гражданский я, – только и сказал, постепенно приходя в себя, санитар – бородатый, жилистый дядька.

      – Ну и что? За нападение на политрука знаешь, что тебя ждёт?!

      – А и хрен с ним, – зло и в то же время с горечью ответил тот, – из-за бандитов этих, латышей, терять мне всё равно нечего. Дом сожгли и ни одной души в живых не оставили. А этот, – с ненавистью посмотрел он на Михаэля, – латыш…

      – Да не латыш он вовсе, – вмешалась подошедшая Маша, устало вытирая какой-то ветошью руки. – А ну-ка, успокойся, дядя! Не то живо отправишься куда надо. Давай, говори по порядку!

      Маше трудно было не подчиниться. Высокая, крупная, она своим командирским голосом умела заставить не только парней, но и матёрых мужиков уважать себя и слушаться.

      Оказалось, что семью новгородца убили каратели, эсэсовцы-латыши, а сам он уцелел чудом. Перед самым их появлением в другую деревню поехал, к куму.

      – Мне потом уже люди сказали. Они в Жестяной Горке жили, а когда всё началось, так на заимку, в лес перебрались. А в Жестяную Горку изо всей, почитай, округи свозили, там и расстреливали. Думали – немцы, а немцев тех только два начальника и было, а стреляли латыши. Наши-то, деревенские, сначала не поняли, только слышат – не германцы это, по-другому говорят. А по-какому? Ну и один мужик, он латышей по гражданской знал, догадался: латыши. Вот так и моих из дома взяли, и туда же, на снег. Говорят, патроны жалели. Или штыком заколют, а ежели дитё – лопатой по голове, – с трудом сдерживая готовый вырваться плач, рассказывал санитар.

      – Что-то уж чересчур страшно, – недоверчиво произнесла Маша. – Лопатой, детей… Да за что? Они-то что сделали?

      – А мы разве думали, что нас тронут?.. Поначалу только евреев малость, которых в наших краях отыскали, да цыган, да ещё коммунистов расстреливали. А потом пошло… И партизан, и пленных, и таких вот, как мои, ни к чему не причастных, а только