Философия жизни и смерти в России: вчера, сегодня, завтра. Коллектив авторов

им вести о смерти в Италии своей одесской возлюбленной Амалии Ризнич:

      Под небом голубым страны своей родной

      Она томилась, увядала…

      Увяла наконец, и верно надо мной

      Младая тень уже летала;

      Но недоступная черта меж нами есть.

      Напрасно чувство возбуждал я:

      Из равнодушных уст я слышал смерти весть,

      И равнодушно ей внимал я.

      Так вот кого любил я пламенной душой

      С таким тяжелым напряженьем,

      С такою нежною, томительной тоской,

      С таким безумством и мученьем!

      Где муки, где любовь? Увы! в душе моей

      Для бедной, легковерной тени,

      Для сладкой памяти невозвратимых дней

      Не нахожу ни слез, ни пени. (II, 141)

      Здесь описывается реальное душевное переживание: Пушкин узнает, что его возлюбленная оставила жизнь и… остается равнодушен к этой вести. По словам В. С. Непомнящего, это странное стихотворение – не столько отклик на весть о смерти возлюбленной, сколько отклик на свое равнодушие к этой вести, а стало быть, и к своей умершей возлюбленной [3, 149]. Пушкин словно потрясен тем, что он сам собственной душой подтвердил ту сентенцию, что ранее изрек в «Евгении Онегине»: «Так, равнодушное забвенье за гробом ожидает нас». Это стихотворение – бурная эмоциональная рефлексия над тем, что он оказался бесчувственным к той, кого при жизни

      любил […] пламенной душой

      С таким тяжелым напряженьем,

      С такою нежною, томительной тоской,

      С таким безумством и мученьем!

      Куда все это делось:

      Где муки, где любовь?

(«Под небом голубым страны своей родной…», II, 141)

      Разве любовь не должна была связать поэта навеки с возлюбленной, разве не должна была сделать так, что герой не только ее не забудет, но и сойдет вослед за ней в скорбную обитель и, подобно Орфею, силою мечтанья своего попробует ее воскресить? В этом стихотворении Пушкин говорит о том, что между ним и «младой тенью», которую он не почувствовал, есть «недоступная черта». Если следовать размышлениям автора о ничтожестве, то можно подумать, что данная недоступная черта является объективно существующей, не позволяющей ничего взять отсюда туда, что она полностью разрывает общение двух миров. И если эта граница, недоступная черта объективна, то в таком случае ничего не зависит от человека и его чувств; за гробом господствует ничтожество, а если так, то ничтожна и сама здешняя жизнь. Но если исходить не из рассудка, а из поэтического ума, то можно увидеть, что черта эта не объективна, а субъективна, что она на самом деле не является таковой безусловно – она, может быть, непроницаема физически, но проницаема духовно. Она проницаема, прежде всего, самым сильным из чувств – любовью. Отсюда и столь острое самобичевание: ведь изменив чувству любви, перестав любить умершую возлюбленную, поэт обрекает ее на ничтожество, которое есть не что иное, как «равнодушное забвенье».

      Так,