Философия жизни и смерти в России: вчера, сегодня, завтра. Коллектив авторов

глухим философом-англичанином, «умным афеем», по выражению Пушкина, который успешно разворачивал перед поэтом ниспровержения доказательств бессмертия души[4].

      Итак, вроде бы все твердо усвоено – за гробом ожидает ничтожество, а для призраков вежды прочно закрыты. Однако, что же понимается под ничтожеством, которое ожидает нас за гробом? Разумеется, это не чистое небытие, которое можно описать только абстрактно, но трудно представить конкретно-образным мышлением, присущим художнику. Поэтому для Пушкина ничтожество – это все же некое существование, однако такое, которое почему-то активно отвергается поэтом, оказывает на его душу ужасающее воздействие. В чем причина такого воздействия? Подсказку можно увидеть по контрасту с лицейскими стихами: там к смерти было позитивное отношение по той причине, что она представлялась блаженным мигом, сулящим не безвестную разлуку, а продолжение пира жизни за гробом. Теперь же изменившемуся мировоззрению Пушкина открылось иное: смерть есть не мост от земной жизни к загробной, а разрыв между ними. Разрыв, означающий не прекращение существования вообще, а то, что за гробом будет нечто иное, безвестное. Ничтожество – это не чистое небытие, а неизвестное существование, в котором не сохраняется ничего из высших земных ценностей: высоких устремлений, благородных поступков, творчества, любви. Во время пребывания в ссылке на юге, когда думы о ничтожестве захватывали его ум, он напряженно размышляет не столько о том, есть ли жизнь после смерти, сколько о том, проницаемы ли границы жизни и смерти, возможно ли унести с собой частицу здешнего бытия в иной мир?

      В 1821 году он пишет стихотворение «Война», где вопрошает, что неужто с кончиной

      …все умрет со мной: надежды юных дней,

      Священный сердца жар, к высокому стремленье,

      Воспоминание и брата и друзей,

      И мыслей творческих напрасное волненье,

      И ты, и ты, любовь!.. Ужель ни бранный шум,

      Ни ратные труды, ни ропот гордой славы,

      Ничто не заглушит моих привычных дум?

      Я таю, жертва злой отравы:

      Покой бежит меня, нет власти над собой,

      И тягостная лень душою овладела… (I, 137–138)

      «Привычные думы» Пушкина в этот период, снедающая его «злая отрава» – это именно думы о том, что смерть отнимет все, в том числе и любовь. Они вызывают сильнейший внутренний протест у поэта, который проявляется страстным криком души в незаконченном стихотворении «Таврида» 1822 года:

      Ты, сердцу непонятный мрак,

      Приют отчаянья слепого,

      Ничтожество! пустой призрак,

      Не жажду твоего покрова!

      Мечтанья жизни разлюбя,

      Счастливых дней не знав от века,

      Я всё не верую в тебя…[5]

      Это крик о том, что, несмотря на все доводы рассудка, все же в глубине души поэт не может спокойно принять мрак ничтожества, что его душа противится этому:

      Конечно, дух бессмертен мой…

      То есть не об этом речь, ужасает иное:

      Но, улетев в миры иные,

      Ужели с ризой гробовой

      Все чувства брошу я земные

      И

4

А. С. Пушкин Письмо к В. А. Кюхельбекеру. Апрель – первая половина мая 1824 года // Пушкин А. С. Собрание сочинений в десяти томах. М., 1960. Т.9. С. 96.

5

А. С. Пушкин «Таврида»: («Ты, сердцу непонятный мрак…») // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Л., 1977–1979. Т. 2. С. 103.