Валенсия и Валентайн. Сьюзи Кроуз

ясное воспоминание о внутреннем рассказчике относилось ко второму классу, к эпизоду со сдачей теста по математике. Она любила математику, и математика давалась ей хорошо. Прошло всего пол-урока, а она уже заканчивала тест – вероятно, раньше остальных. Последний вопрос был легким, и она предвкушала успех.

      Вопрос: 20: 4–2 = __

      Но когда она положила карандаш на бумагу, улыбаясь про себя и думая: Это легко, голос в ее голове – который на самом деле не был голосом, но у нее не хватало словарного запаса, чтобы описать его по-другому, – заговорил о ее матери.

      Ее мать, сказал голос, была бы разочарована в своей дочери из-за того, что она так выпендривается. Она всегда так говорила: «Не выпендривайся, Валенсия». Если бы ее мать знала, о чем думает и что чувствует Валенсия, она бы, наверное, даже разозлилась.

      Или, продолжал голос, может быть, с ее матерью что-то случится. Может быть, когда дети совершают плохие поступки, с теми, кого они любят, случается что-то плохое. Никто никогда не говорил ей об этом, но смысл в этом был. Может быть, даже в тот момент, когда Валенсия выписывала идеальную цифру, точно так, как ее учила мисс Нилофар, с крошечной петлей и хвостом, изогнутым вверх, как у котенка, ее мать дома, на кухне, побледнела, схватилась за грудь и пошатнулась.

      Она посмотрела на лежавший перед ней листок, на правильные ответы, написанные ровными светло-серыми буквами, и все вдруг расплылось, а на глаза навернулись слезы. Она всегда сдавала свои тесты и задания первой, с самодовольной улыбкой на лице, как будто она была намного лучше всех остальных. Я не такая, подумала Валенсия, отвечая голосу, пытаясь заставить его остановиться. Я не лучше других. Я плоха во всем.

      И она докажет это.

      Валенсия стерла двойку и дрожащей рукой вывела четверку, но когда увидела неровные линии, глубоко в голове у нее как будто послышался треск. Она стерла и написала снова, но линии все равно остались неровными, а на бумаге появилось грязноватое пятно. Она испортила свой идеальный тест по математике и чувствовала, как внутри ее поднимается паника. Но, по крайней мере, никто теперь не подумает, что она выпендривается. Вот только эта четверка… Она снова стерла ее. И снова нарисовала. Снова стерла… Ей были нужны две прямо противоположные вещи: чистая, идеальная страница и страница определенно не идеальная. Одна принесла бы ей успокоение; другая сохранила бы жизнь ее матери.

      После этого математика перестала быть легкой, и такие мелочи, как прямые линии, приобрели огромное значение. Голос остался, предлагая ей невозможные решения, и спастись от него можно было только одним способом: заглушить голос другим шумом.

      И когда Валенсия уже начала спрашивать себя, не ошибался ли голос насчет ее способности приносить беду, случилось непоправимое: она убила Шарлин.

      Теперь ее существование сократилось до необходимого минимума, но и это ощущалось как избыток. Другие люди стремились к величию и славе, она же хотела съежиться и свести свою значимость к нулю. В конце концов, ее