Большая книга ужасов – 86. Мария Некрасова

слове, и шагнула по ту сторону.

      – Всем группам вернуться в свои корпуса, всему персоналу – на рабочие места. – Матюгальник Петровича так рявкнул в этой тишине, что я словно проснулась. – Охрана, ко мне!

      Все разом зашептались, забормотали, зашушукались. Теть Даша сконфуженно вернулась в строй. Воспитатели малышей громко талдычили «Ничего страшного» – слишком фальшиво, чтобы поверили даже первоклашки. Я взглянула на Ленку – мол, дети на тебе – и стала потихоньку протискиваться к забору. Не знала об этой дыре, этом лазе – новый, должно быть.

      По-хорошему, мне следовало бы дождаться Петровича и младших охранников, но я боялась, что старик меня развернёт в корпус. Ему плевать, что у тебя четверых детей не хватает: у него инструкция. Да пока он этих балбесов ещё соберёт, пройдёт полчаса. А кричали сейчас. Надо бежать, и быстро. Я мысленно поблагодарила Петровича за эту учебную тревогу: у себя в другом конце лагеря я бы просто не услышала крика. Да никто бы не услышал: футболисты тренируются в другое время, а ближе к этой части лагеря никто и не ходит без нужды. Персонал из домиков весь день на работе.

      Я потихоньку просочилась сквозь толпу, потихоньку пролезла в дыру (все уходили, Петрович ждал охрану, на меня никто не смотрел). Прут негодующе звякнул – да и остался у меня в руках. Что ж, так даже лучше. В моих руках любое оружие не опаснее палки, но для устрашения сойдёт. Малыши боятся поезда убийц и белой статуи пионерки, а их воспитатели – вполне живых и реальных отморозков.

      Я ещё слышала, как за спиной орёт в матюгальник Петрович, собирая всю охрану. Под ногами бежала земля. Дорога шла вниз по склону, и прут перевешивал, тянул вперёд. Остались позади раскрашенные отреставрированные корпуса, впереди – почти пустырь с редкими остатками старого лагеря.

      Сейчас тут, конечно, почище, чем было в моём детстве: снесли всё, что могло свалиться, разгребли всё, что можно было разгрести, но фундаменты, ржавые палки питьевых фонтанчиков, скелеты старых статуй никуда не делись…

      – Сашка! – я прислушалась. Где-то, непонятно где, как будто играло приглушённое радио. Слов не разобрать, да и мелодию еле улавливаешь. Не узнаёшь, а так. Мне представился хор в бедной старой одежде, поющий что-то о дороге, но слов я не разбирала. В глазах всё ещё было темно, как будто смотрю на пасмурный день сквозь солнечные очки. Тихо. Только это непонятное радио.

      – Лёша!

      Меня окружали молчаливые фундаменты и остатки питьевых фонтанчиков как придорожные столбы. Рядом с одним белела бывшая голова бывшей белой пионерки. Из шеи торчал кусок арматурины. Чуть впереди ещё на постаменте стояло всё, что осталось от горниста – только голова и горн, всё остальное – арматура. Горнист от этого казался нелепым, как небрежно нарисованный человечек. Нос был отбит, а рот подрисован до ушей красной помадой.

      Я споткнулась о какой-то мелкий мусор, ухватилась за бывший фонтанчик и вместе с этим фонтанчиком полетела носом вниз. Нос больно встретился с обломком доски. Фонтанчик