Адгезийская комедия. Рахиль Гуревич

назавтра – обратно… А тут оказалось, что бабушка очень ждала меня или просто хотела показать, что она не одна, что летом с внучкой, не хотела выглядеть одинокой.

      После смерти бабушки я прекрасно запомнила именно ту вторую осеннюю нашу поездку, наверное от потрясения, что я так обидела бабушку своим невниманием. Мы приехали к старому другу домой, сходили к бабушке и дедушке на кладбище (старый друг что-то объяснял маме про камень и гранитную плиту), а после поехали в контору, где хранились документы и где все почтительно здоровались с бабушкиным душеприказчиком. «Старый друг» отомкнул кабинет тяжёлым ключом, он с мамой занимался бумагами, а я пила чай с секретарями и закусывала калёными местными сушками. Вообще бабушкин юрист оказался не очень уж и старым, такой подтянутый морщинистый дедок. Да уж, со старым другом по всей видимости её связывали узы давнишней симпатии. Моя бабушка не была бабкой. Она всегда ходила в шляпах и шляпках, одевалась в строгие костюмы. Она считала себя аристократкой. Я её такой запомнила. В конторе мы узнали, что бабушка оформила на меня всё своё имущество, когда я была совсем крохотной. То есть, она меня тогда ещё и полюбить-то толком не могла, но сразу оформила документы. И ещё бабушка оставила мне письмо, которое я должна была открыть, «когда повзрослею» − так было написано в завещании. Письмо должно было храниться у мамы.

      Мама не очень-то обрадовалась свалившемуся на нас «наследству». Я – ребёнок и прав не имею, а мама не переваривает все эти канцелярии, документы. Она надеялась только на то, что папа объявится и «как-нибудь разделается со всем этим», и даже оформив все бумаги, мама не переставала ждать папу. Я-то очень радовалась. Неужели у меня теперь есть что-то своё? Я решила, когда вырасту, уеду в Веретенец насовсем и устроюсь там работать, а плавать буду в озере, даже зимой в проруби. Я так торжествовала, я была счастлива, если бы не горечь от того, что бабушки больше нет… Но позже я стала сомневаться: я провела в квартире летние дошкольные каникулы, а папа там прожил всё детство, юность и молодость. Как же он мог уехать, ведь в Веретенце так здорово! Это лучшее место в мире. И тогда же впервые мне пришла в голову мысль: а прожил ли он в квартире детство, юность и так далее? Ведь я не помнила, чтобы бабушка вспоминала о нём, когда я с ней жила. Там не было ни папиных любимых чашек, ни папиных вещей – ничего, даже фотографии его не было, даже фото свадебное не висело в рамочке.

      Мама часто вспоминала папу. Всегда говорила: где-то он сейчас, он такой ранимый тонкий человек, он всё хотел себя найти и часто злился на неё за то, что она себя нашла, своё дело и своё призвание, а он всё мучается…

      Папе мы так и не сообщили о смерти бабушки – где его искать, мы не знали, не в розыск же запрос подавать. А квартиру мама после долгих и мучительных раздумий сдала. Дело в том, что в доме был изъян – старые трубы. И они иногда текли. И батарея ещё у бабушки подкапывала. Как дали летом на профилактике побольше давления, так она и стала подкапывать. Ещё мастер приходил и говорил: «атмосфер, атмосфер». Я запомнила из детства этот бубнёж: «атмосфер». Бабушка возмущалась: «У меня гостит внучка.