Мальчики из провинции. Виктор Некрас

внутрь пальцы, ловя внутри шевеление и щекотание. Цепко ухватив жёсткий панцирь, вытащила изнутри пойманного ввечеру за печью таракана – крупного, рыжего, с длинными усами. Посадила его на плашку (таракан тут же заметался от одного края к другому, но везде натыкался на солёную пенистую воду и отскакивал, шевеля усами, замирал в раздумье и бежал к другому краю, смешно семеня тонкими ножками) и подтолкнула плашку туда, где течение властно забирало её в море.

      – Ступай, таракан, на воду, подними, таракан, севера! – топнув ногой, выговорила Февронья, провожая взглядом уплывающую в море плашку. Таракан всё метался по ней, не решаясь сунуться в воду.

      Вот и всё.

      Теперь – домой.

      Обернувшись, Февронья вдруг заметила шевеление за кустом боярышника. Сжала зубы – вспухли острые желваки. Подглядывал-таки кто-то. Добро хоть ума хватило не влезать, не мешать ей. Достаточно было бы любого слова, самого пустого.

      Смолчал.

      Или… смолчала?

      За кустом угадывался край пёстрой шерстяной понёвы. А в следующий миг Февронья поняла кто это.

      – Акулька? – почти не сомневаясь окликнула она. – А ну, выходи, мерзавка мелкая!

      На востоке небо полупрозрачное сероватое небо едва заметно зарозовело, окрашивая края облаков в багрец и золото. За гаданием Февронья и не заметила, как пошла вся ночь, светлая, как и все летние ночи на севере.

      Куст перестал шевелиться – девчонка затаилась, но край понёвы торчал из-за листьев боярышника по-прежнему.

      – Вылезай, говорю! – повторила Февронья, добавив в голос железа. И льда. – Я всё равно тебя вижу! Вылезай, не то отшлёпаю!

      Куст снова вздрогнул, ветки раздвинулись, и девчонка выбралась на берег, цепляясь рубахой и понёвой за ветки.

      Февронья угадала.

      Акулина встала перед ней и, подняв голову, дерзко поглядела прямо в глаза. Шлёпай, мол, чего мне скрывать и стесняться. Так поглядела, что у Февроньи вмиг пропал и запал, и желание ругаться, а уж тем более и шлёпать.

      – Нахалка, – процедила Февронья, борясь с желанием дать девчонке оплеуху. Акулина молчала, глядя в сторону. – Подглядывала?

      – Ну, – ответила та коротко, всё так же не поднимая глаз.

      – Для чего? Сглазить хотела, помешать?

      – Ну, – тупо повторила Акулька. – Не сглазила ведь. Не стала мешать.

      – Почему? – взаболь захотелось понять.

      – Передумала, – помолчав, призналась Акулина и, наконец, подняла голову. – Поняла, что не поможет.

      Она вдруг расплакалась и уткнулась Февронье в плечо.

      – Не поможет, девонька, ох, не поможет, – проговорила Февронья, гладя Спиридонову дочку по плечу и чувствуя, как намокает на плече рубаха. – И куда только мамка твоя смотрит…

      Драть бы тебя хворостиной, да работы б тебе побольше… чтоб дурь твоя позабылась.

      Вслух она этого вестимо, не сказала. Очень может быть, что и зря.

      – Она мне говорила… – призналась Акулина, отлипнув, наконец, от Февроньина плеча. Глянула серыми, срыжа, глазами, холодными и упрямыми – даже сейчас, в слезах, холодными. – Говорила, что не пара он мне.

      – Или ты – ему, – безжалостно поправила Февронья.

      – Ну