Солнце мертвых. Пути небесные. Иван Шмелев

грецких орехов еще с зимы, хоть бы ячменем отдал за уроки!

      – Люди теряют честность! Это был самый правоверный татарин. А вчера резал барашка и не дал даже головку…

      Потом сообщает об ужасном человеке:

      – Дядя Андрей… это ужасный! Выпустил поросенка в сад, и вся наша картошка взрыта. Содрал парусину со всех лонгшезов и все бутылки продал…

      Она засыпает кучей тревожного и больного. Слава Богу, что можно собирать падалку по садам. Каждый день она таскает на горку в мешке, – едят сами и кормят козочек. Учителя копают по садам чашки и получают вином, бутылку за день. Что же будет зимой?..

      Я слушаю, сидя на миндале, смотрю, как резвятся орлята над Кастелыо. Вдруг набегает мысль: что мы делаем? почему я в лохмотьях, залез на дерево? учительница гимназии – босая, с мешком, оборванка в пенсне, ползает по садам за падалкой… Кто смеется над нашей жизнью? Почему у ней такие запуганные глаза? И у Дрозда такие…

      – Слышали?.. Вчера сторож выволок из часовни Михайлу, который уморил себя угаром… отлучился куда-то, а покойник пропал. Приходит жена – пропал, собаки растаскали… Встретила вчера на базаре Ивана Михайлыча… бредет в своей соломенной широкополке, с корзиночкой, грязный, глаза гноятся… трясется весь. Гляжу – лари обходит и молча кланяется. Один положил раздавленный помидор, другой – горсточку соленой камсы. Увидал меня и говорит: «Вот, голубушка… Христовым именем побираюсь! Не стыдно мне это, старику, а хорошо… Господь сподобил принять подвиг: в людях Христа бужу!..» Еще силу находит, философствует… А когда-то Академия наук премию ему дала и золотую медаль за книгу о Ломоносове!..

      Кружится голова… Я сползаю с миндального дерева. Синяя стена валится на меня, море валится на меня…

      Открываю глаза – синие круги ходят, зеленые… Ушла учительница. Горка миндаля рядом. И Ляля убежала… Я собираю в мешочек. Горы – в дымке… Смотрю на них…

      …Поездки верхом, привалы… В придорожных кофейнях обжаривают кофе на гремучих жаровнях, тянет шашлычным духом, шипят чебуреки в бараньем сале. Под шелковицей спят синими курдюками вверх шоссейные турки, раскинув медные кулаки. Ослик дремлет, лягает по брюху мух. Жужжит и звенит жара… Бурлыкает вода в камне, собака догладывает лениво жирный маслак бараний, осыпаемый мухами… Автомобиль рокочет, глотает жару и пыль…

      Открываю глаза. Они еще не в мешочке, миндальные орешки, собирать их надо…

      …Тешут на земле камни греки и итальянцы, постукивают молоточки – бьют в голову. Татары, поджарые, на поджарых конях, лихо закидываются за поворот, блестя зубами, тянут катык из кринки, придерживая задравшегося, пляшущего коня… «Айда! Алекюм селям!»… Синие вуалетки вьются из фаэтонов, летит бутылка на камни, брызжет… Скрипит по жаре можара, волы бодают рогами дорожный камень… Цоб, шайтан! Табаки висят бурыми занавесками на жердях… Сады полны, изнемогают… Шумят пестрые виноградники, ползают татарчата, срезают грозди, а голенастые парни шагают с высокими деревянными бадьями у затылка, несут