Город и псы. Михаил Юрьевич Кравченко

по себе, и при этом не сопровождались никакими другими звуками. Постепенно они становились всё тише и глуше, пока вовсе не исчезли в холодной, мерцающей мгле.

      Мальчик сел на край кровати и прислушался к наступившей тишине, странные звуки больше не повторялись. Было только слышно, как в соседней зале храпит бабушка, да стучат «ходики», которые она привезла с собой в городок после гибели Серёжиных родителей. С тех пор, как эта нелепая авиакатастрофа унесла жизни её дочери и зятя, само земное существование потеряло для неё всякий смысл, и только внук оставался единственной, живой ниточкой, соединявшей её с этим миром. Последние два месяца бабушка почти не вставала с постели, и Серёже приходилось самому ходить в магазин, прибираться в квартире и даже готовить еду. Всё свободное от домашних дел время он проводил дома, неподвижно сидя у окна и бездумно глядя перед собой. Со смертью родителей мир в одночасье стал для него чужим и непонятным. Было неясно – как, а, главное, – зачем жить дальше. Сначала, ему хотелось броситься под поезд, потом – убежать из дома или уехать куда глаза глядят, но, в итоге, он решил остаться с бабушкой, ставшей для него теперь единственным родным существом на всём белом свете. В школе Серёжа не появлялся уже третий месяц подряд, и администрация вкупе с органами опеки, спешно готовила документы для его определения в казённое заведение. Это не было ни для кого секретом, кроме самого Серёжи, и бабушка, в ожидании предстоящей, неизбежной разлуки с внуком, подолгу тихонько и тайно плакала, чувствуя, что это расставание станет для неё последним…

      Неожиданно, на значительном удалении от дома, где-то в районе лесополосы, вновь раздались знакомые щелчки, но на этот раз они были еле различимы на слух, и вскоре стихли также неожиданно, как появились. Однако, уже через минуту, откуда-то с окраины, донёсся собачий вой. Вернее, это был даже не вой, а пронзительный и отчаянный вопль, исполненный последней предсмертной тоски и боли. От страшных предчувствий у Серёжи внутри что-то сжалось, а сердце заколотилось так сильно, что, казалось, его удары были бы слышны даже постороннему уху. Он подбежал к окну и стал с силой дуть на узорные от мороза стёкла, надеясь что-нибудь различить в темноте. Ужасный вой то стихал, то возобновлялся вновь, становясь всё отчётливей и громче. Теперь уже не оставалось сомнений в том, что это был Катыш, простая, беспородная дворняжка, случайно прижившаяся при доме на радость детям и взрослым. Также не было сомнений и в том, что именно являлось источником этих щёлкающих звуков. Это были звуки выстрелов из малокалиберной винтовки. Катыш выл ещё минут десять, буквально, вытягивая из детской души последние жилы, пока, наконец, не затих совсем.

      Серёжу начало трясти, как от сильного жара. Он заплакал и плакал долго, не переставая, уткнувшись лицом в ладони, но делал это почти беззвучно, лишь изредка тихонько всхлипывая и подрагивая всем телом.

      Бабушка, страдавшая бессонницей, не смотря на свою глухоту, всё же уловила эти слабенькие нотки его детского плача, и, превозмогая боль во всём теле,