Фабрика №22. Антон Волохов

мемориальная доска светлой памяти. Теперь над моим магазином горела неоновая надпись алого цвета: «Моя любимая Сальма», а чуть ниже я вывел имена и фамилии родителей, что вложили свои жизни в прекрасного человека, что топит лёд, огнем своей души, даже в самых холодных и потерянных сердцах.

      А дальше просто глушил боль работой. Встречал продуктовые машины, помогал с разгрузкой, вёл учет товара, убирался, закрывался и гасил неоновый свет в своей серой жизни. Вечером меня ждали вороны и вновь потемневшее окно светлого человека.

      Каждый новый день стал похож на предыдущий. Я откровенно скучал и бездействовал. Ветер перемен перестал свистеть сквозь огромную дыру в моём сердце, а разум требовать несбывшихся надежд. Я шёл по пути смирения и защищал память своего мимолетного любовного забвения службой в «Моей любимой Сальме».

      Но судьба под именем гадость быстро нашла себе новое проявление и вместе с крохотным звоночком над входной дверью магазина свой мимолетный аккорд решил сыграть мой отец, бесцеремонно явившейся в мой личный храм смирения.

      – Ну, здравствуй, сыночек, – сказал он, запрокинув голову на бок и хитро прищурившись.

      Он шаркал своими короткими ножками по полу и подползал к прилавку, словно голодная гиена.

      – Что ты хочешь от меня? – спросил я с тревогой.

      Самое страшное, что мне некуда было бежать от его прозорливых речей. В детстве он часто вымещал на мне собственный гнев. Отец никогда не поднимал на меня руку, нет, он работал на словесном давлении. Я мечтал о ремнях, углах, даже побоях, но мне досталось худшее из возможных наказаний – чувство вины за собственное существование.

      – Мне всегда было стыдно за тебя, – медленно произнес он скрипучим низким голосом. – Но сейчас я просто вынужден признать – ты стал проклятием нашей семьи.

      Я никогда не умел проносить сквозь себя все его слова. И так и не научился абстрагироваться или переходить во внутренний мир от всех его заунывных фраз, что резали мою больную голову ножом по стеклу. Детские психологи предлагали всё новые методики самоотвлечения, понимая, что отец терроризирует пылкое детское сознание при молчаливой поддержке матери, но моя беда в том, что я всегда верил каждому его слову. Верил и принимал за правду.

      Мы все из детства. Вся наша жизнь и вся наша боль.

      – Ты забрал нашу молодость, забрал наш любимый магазин, превратив его своей вульгарной вывеской в публичный дом. Испортил память прекрасной девушки, сломав ей жизнь! Бедняжка была вынуждена бежать от тебя, но ты преследуешь её и следишь за ней каждый вечер! Господи, об этом говорит весь квартал! Мы воспитали маньяка, убийцу, а теперь ещё и бандита, который громит магазины с этими наркоманами – латиносами! Ты – ничтожество, бездарь, иуда, что бросил нас и заставил страдать собственную мать своими выходками! Почему, почему тебя никак не пристрелят собственные дружки, паскудная ты тварь!

      Когда он повышал голос, из его рта брызгала слюна. Так всегда было: он напрягал нёбо во время произношения, и слюна словно стреляла из-под языка. В детстве, он любил читать подобные морали