Как закалялась жесть. Александр Щёголев

нас неподалеку, на углу.

      – И пел! – вдруг гордо добавляет парень. – Ей, кстати, понравилось, как я пел, – он приподымается и смотрит на меня.

      Мой вид его не только не пугает, но даже не удивляет! Он ненормальный? Или «аномальный», как сейчас выражаются?

      – Увела его для домашнего концерта, – поясняет Эвглена прежде чем пойти на выход.

      – Мне нужен тру-уп, я выбрал ва-ас!.. – выводит он сильным, глубоким голосом. И заливисто хохочет.

      Остаемся одни, если не считать немую санитарку. Некоторое время пленник пытается вытащить руки из браслетов, тихонько ругаясь. Затем окликает меня:

      – Эй, сударь, вы очень странные вещи говорили. Хотя, вы красиво говорили, поэтично. Вы, наверное, поэт? Или писатель? И голос у вас красивый, вам бы тоже петь…

      – Сам ты красивый. Ты, вообще, кто?

      – Дóлби-Дэн, музыкант. А по совместительству – студент Гнесинки.

      – Долби-Дэн… Данила, что ли? (Он кивает.) Сам откуда?

      – Из-под Зеленограда. Деревенские мы… Вы сказали, оставь надежду всяк сюда входящий. Мы, значит, в аду?

      – Хуже, парень. Мы в художественной студии.

      – Я подумал, это мне наказание за грехи, – произносит он на полном серьезе.

      – И что за грехи у тебя, музыкант?

      – Песни, наверное. Стихи. Когда заигрываешь с инфернальным или споришь с Создателем, будь готов держать ответ. Честно говоря, я всегда ждал, что чем-нибудь таким все и закончится.

      Так. Оказывается, он ждал, чокнутый. Теперь понятно, почему этот ботаник не удивлен.

      – У тебя в чехле правда гитара?

      – «Хохнер», Германия – подтверждает он с гордостью.

      – Разреши посмотреть?

      – Вы разбираетесь в инструментах?

      – Не столько в инструментах, сколько в струнах.

      Я раскрываю молнию зубами, стаскиваю чехол. («Аккуратнее, пожалуйста…», – стонет парень.) Осматриваю вещь. Доли секунды мне хватает, чтобы осознать – повезло. Вот оно! Впервые повезло по-настоящему… Внешний вид и звук инструмента меня не интересуют. Только струны. Я боялся, что в его хваленом «Хохнере» окажутся пластиковые струны – вот это был бы облом! Но нет. Хорошая сталь. То, что надо…

      Новенький рассматривает спящего Алика Егорова:

      – Что с ним?

      Алик подключен к аппарату гемодиализа, еще не отошел от операции. Я объясняю:

      – Сначала от него отсекли малую часть. Затем – много-много малых частей, как внутри тела, так и снаружи. Ты видишь то, что осталось.

      – А какой в этом смысл – отсекать малые части?

      – Самый прямой смысл, парень. Бизнес.

      – Вы же сказали, здесь художественная студия.

      – Изделия из человечины пользуются в некоторых салонах большим спросом.

      – Спасибо, что не соврали. Я, правда, ничего не понял, но любопытство удовлетворил… О, как эротично выразился! – он широко улыбается, словно предлагая и мне повеселиться.

      Улыбка его вымучена. Губы дрожат. Разыгрывать из себя героя ему все труднее.

      – Мне руки когда-нибудь отстегнут?