Осталось придумать название. Данил Лис

написал «из-под облаков»? Словно мир перевернулся, а я болтаюсь, приклеенный в пространстве над полом вверх тормашками. Или даже не перевернулся, а вывернулся наизнанку. Все, что было снаружи, вдруг стало внутри, и наоборот: все сокровенное и внутреннее вырвалось наружу и улетает от меня, растворяется в пустоте.

      Рука сама тянется ввысь, бледная, оттеняемая светом луны. Я что, зомби? Нет, чувствую, как пульсируют вены, кровь почти отлила от кисти и появилось легкое покалывание в пальцах. Замерз лишь. Крыша остыла сразу, как солнце спряталось за бордюр. Пропало это великолепное преломление окружающей действительности теплыми восходящими потоками воздуха от нагретых бетонных блоков. Жаль, зрелище было фееричное. Мы, как суп, и перемешиваемся все, нагреваясь солнцем в одном огромном котле под названием «земля». Хорошо с воздухом: нагрели – поднялся, все бы так. Сидишь такой на бетоне, надоело сидеть – снял шапку, нагрелся и воспарил ввысь вместе с восходящими потоками, как воздушный шар.

      Тем временем городской шум внизу тихонько угасает, и выходит на первый план завывание и шипение пытливого ветра. Он весь день рыскал между домов в поисках мечтательных девушек в легких платьях, серьезных гражданинов в шляпах, ну или не закрепленного белья на балконных сушилках в надежде сорвать, задрать или унести. В крайнем случае подойдет и незакрытое окно, чтобы распахнуть его в порыве и умерить свой пыл. Хорошо бы не добрался до меня, а то станет совсем зябко.

      Придется мне все же достать кофту из рюкзака и надеть. Эх, на нем так шикарно лежалось. Вставай давай, не хватает еще простыть. Молния опять заедает, и кажется, этот рюкзак свое давно отходил, потертый, грязный, и внутри не очень приятно пахнет затхлостью. Конечно, зачем сушить вещи после дождя? Ну он такой удобный, новый будет совсем не такой. Может, сносить его в химчистку и перешить молнию? Да, это будет дороже нового рюкзака, но этот старый – уже почти мой друг. Столько с ним всего пройдено. Столько книг на нем прочитано. И столько ночей он меня выручал, служа подушкой и опорой.

      – О, термос! Чай, у меня же остался теплый чай, – почему-то вырвалось у меня вслух, для кого я произнес эти слова? Вообще для кого я говорю, для чего я издаю какие-либо звуки?

      Это же едва ли не единственный способ коммуникации с миром. Без речи и звука я бы не смог существовать, скорее всего. Проверить этого не получится, но осознать – вполне возможно, если бы не было возможности произносить слова вслух, то отпала бы и необходимость их не то чтобы думать – их и создавать не нужно было бы. А разве я бы мог думать мысли, если б не имел слов в голове? Какими бы они были? На что похожи бы были эти мысли, на капли дождя? На завывания одинокого, одурманенного в своих порывах ветра? Соответственно, и я как личность сильно измельчал бы, не умея даже понимать сам себя. Кап-кап, пыщ-пыщ-пыщ, думал бы я, и звали бы меня «Пыщ», и для любимого блюда было бы «пыщ», а еще для плохой погоды тоже имелся свой «пыщ». И во мне не было бы необходимости различать эти