Тридевять небес. Всеволод Олегович Глуховцев

жесткое, сухое. «Проходите, садитесь,» – единственная дань формальной вежливости. Присев и сам за стол совещаний, он заговорил по делу: быстро, напористо, с рубящей непререкаемой интонацией – не беседовал, но диктовал.

      Революция, провозглашал наркомвоен – это не только политический переворот, захват власти и организация новых учреждений, хотя бы и таких сложных, как вооруженные силы…

      Так между делом он подчеркнул свои заслуги, ни на секунду не задержавшись на данной теме, но и не забыв про нее. И пошел дальше. В речи его автоматически засквозил ораторский пафос.

      Не только это! – говорил он. Все это вещи необходимые, но не достаточные. Это лишь начало революции, ее первые шаги. Настоящий ее успех есть создание нового человека, с новым мировоззрением, новым мышлением, новыми ценностями. Лишь когда удастся сделать это, тогда и можно говорить о победе революции. Вот…

      Здесь он постарался улыбнуться, но вышло это холодновато.

      – Вот поэтому я вас и пригласил. Надеюсь, вы меня понимаете.

      Она, Сабина Шпильрейн, известна как сильный психолог и психиатр, с высокой репутацией, подтвержденной мировыми светилами этой науки. Власть Союза советских республик чрезвычайно заинтересована в таком специалисте. Чрезвычайно! – подчеркнул Предреввоенсовета. Союз готов гарантировать товарищу Шпильрейн полную поддержку, включая, разумеется, финансовую, в организации института, занимающегося всесторонним исследованием психики… Очевидно, и здесь не нужно лишних слов о значимости этого проекта?

      Товарищ Шпильрейн кивнула. Разумеется, это не нужно было ей объяснять. Новая власть стремится создать систему формирования личностей, беспредельно преданных этой власти… а если говорить еще откровеннее, то власть ищет способ влиять на людей. Держать их в невидимой узде – так, чтобы они о том и не подозревали.

      Троцкий не говорил об этом прямо – не сказать, что словесно петлял, но и вещи своими именами не называл. Говорил округленно, со спрятанными намеками, и можно не сомневаться: рассчитывал на то, что ученая особа прекрасно понимает суть, скрытую в облаках иносказаний.

      Он не ошибался. Так и было. Только он не знал, что она видит больше.

      Сабине Шпильрейн совершенно не нужно было напрягаться, чтобы постичь настоящую цель высокопревосходительного лица. Она читала его тайны как по-писаному. О да, конечно, всего не постичь и не прочесть и в самом себе, что уж там о других толковать! Но что-то очень главное, какой-то из стержней другой личности можно угадать безошибочно, вовсе не будучи психологом, а если правду сказать, то и ума на это не надо. Без всякого ума – раз! – и попал в точку, в нечто в самой глубине чужой души, в то, что эта самая душа хотела бы скрыть ото всех… ан нет, не вышло. Это особое, вероятно, врожденное чутье, и оно либо есть, либо нет, вне зависимости и от учебы, и от житейского опыта. Другой вопрос, что с умом и образованием такая угадайка работает на порядок лучше.

      И вот Шпильрейн метко ухватила в Троцком его бесконечное упоение собой.