Орфей! Орфей!. Александр Бренер

ПАЛАЧ!

      Настоящий палач, как и все.

      Все люди, даже бездомные, – палачи.

13

      Неужели мне это лишь кажется?

      Или я уже видел этого бездомного?

      Но где?

      И когда?

      А?

      И тут меня осеняет: это бездомный из фильма «Mulholland Drive»!

      Или из «Twin Peaks»!

14

      Он всё глубже и глубже засовывает кулак в мой рот.

      Не могу дышать!

      НЕ МОГУ!

15

      Я просыпаюсь – как от землетрясения.

      Я весь в холодном поту.

      Палач!

      Дантист!

      Бездомный!

      Врач!

      О, как я боюсь палачей и врачей!

      И полицейских.

      И всех людей.

16

      Чтобы стряхнуть с себя липкий страх, я пытаюсь вспомнить что-нибудь хорошее.

      Спасительное.

      Но что?

      ЧТО?

      Я вспоминаю эпизод из романа Ясунари Кавабаты «Снежная страна».

      Я эту книгу когда-то любил.

      В ней есть замечательная эротичная история.

      Бездельник из Токио отправляется зимой в провинцию и завязывает отношения с местной гейшей – молодой, не очень опытной женщиной.

      Он приходит к ней ежедневно и проводит у неё долгие часы.

      Всё это время он только и делает, что поглаживает её распущенные волосы.

      У гейши очень длинные, очень красивые, очень чёрные волосы.

      Гость запускает в них свои руки и приговаривает: «Какие холодные! Я никогда не трогал таких холодных волос!»

17

      Вспомнив эту историю, я чувствую облегчение.

      Я шепчу заклинание:

      – Какие холодные! Какие холодные! Какие холодные!

      Я повторяю это много, много раз…

      Возможно, теперь я усну…

      Скорей бы, скорей…

      Я шепчу:

      – Кентавр, спи. Спи. Спи. Спи. Спи. Спи. Спи.

      И:

      – Сундер варумбе… Сундер варумбе… Сундер варумбе…

      И затем:

      – Тили-тили-тили-бом… Загорелся кошкин дом…

      Про то, как я читал и перечитывал «Кошкин дом»

1

      Одним из самых больших потрясений в моей жизни был «Кошкин дом» Маршака.

      В детстве эта вещь снесла мне голову.

      И недавно, когда я её перечитывал, опять снесла.

      Я снова пережил сильнейшее ощущение крушения, несчастья, жалости и опустошения.

      О этот подлый, уютный, бездушный, отвратительный кошкин дом – и его неминуемое сожжение!

      Это как греческая трагедия.

      Только она у Маршака не героическая.

      И с фарсовым счастливым окончанием.

      Теперь я знаю, почему ненавижу все человеческие жилища, квартиры, хаты, морги, хоромы, трупарни, хрущёвки, казематы, покои, камеры: из-за Маршака.

      Он привил мне эту тошноту, это отвращение.

      И я говорю ему – патентованному советскому писателю:

      – Obrigado, Самуил Яковлевич! Вы для меня всё равно что пророк Захария!

2

      Я помню, как к моим родителям приходили их друзья-знакомые.

      Я помню этих кур и петухов, этих кабанов и свиней, этих козлов и коз.

      Они все были точно такие, как у Маршака: