Уходящие в Вечность. Часть 2. Самира Фаттах

тихо закружились в голове. Каждая из них имела свой звук и резонировала с подходящей струной в его душе. Создавалась неповторимая мелодия, слышимая только им одним. Мелодия убаюкивала его, укачивала бесшумно и сладко, сон уже подкрадывался к изголовью, как вдруг Рамазан вспомнил оброненные словно невзначай слова кого- то из десятников: «Да будет ли оно, великое наступление», сказанные с нескрываемой иронией и неверием. И понеслись уже другие мысли, черные и тяжелые, о тщетности усилий, бесполезности борьбы, о том, что время теперь работает не на них, а помогает большевикам, и музыка в его душе, такая убаюкивающая и спокойная, сменилась на тревожную, безнадежную.

      Нет, нет, только не это! Хуже всего на человека действует вынужденная праздность – она рождает подобные мысли. Тогда, чтобы отвлечься и успокоиться, Рамазан кинул в рот щепотку насвая. Через несколько минут он почувствовал теплоту и расслабление. Мысли пошли ровнее. Рамазан встал, открыл дверь наружу и снова лег. Не сводя глаз с клочка звездного неба, который можно было видеть сквозь небольшое пространство в проеме, он прислушивался к приятному напеву со стороны хозяйской ичкари – там мягким, тихим голосом пел Хусейн о любви, о счастье, о черных глазах недоступной горной красавицы. Рамазан грустно улыбнулся: Хусейну ли не петь о любви? Ведь он еще не испытал в своей жизни горькой измены, не терял близких и не встречался лицом к лицу со смертью. Судьба еще была ему доброй матерью.

      Слушая баиты, Рамазан сам не заметил, как задремал и прошла ночь. Он очнулся только, когда уже светало. Во внутреннем дворике Нияза ата уже чувствовалось движение, тихие шаги, звенящие удары крышки о медный кумган.

      Едва Рамазан встал с молитвенного коврика после утреннего намаза, в комнату тихо, стараясь не шуметь, вошел Хусейн.

      – Рамазанбек хазрат, вам послание, – прошептал он. – От курбаши Рузымата. Его человек здесь, во дворе.

      – Пусть войдет, – приказал Рамазан, чувствуя от произнесенного Хусейном имени веяние начала больших перемен, ибо он помнил Рузымата, смелого и хитрого бойца, помнил его полное подчинение, почти поклонение Ибрагимбеку.

      Хусейн открыл дверь, пропустив посланного, человека средних лет в темно-синем ватном халате и серой чалме. Незнакомец постеснялся войти в комнату и присел на полу у входа, отогнув угол кошмы. Рамазан, в спешке почти забыв поздороваться и даже не задав обычных вопросов о здоровье курбаши Рузымата и о трудностях пути, выхватил из его рук послание.

      «Убежище щедрости, господин Домулла27 Рамазан Ахмед Бай, отличающийся преданностью Его Величеству-Сейид Алимхану, – писал Рузымат. – Да будет вам известно и запомнится, что мы живы и здоровы, здоровье и благополучие вас всех от всевышнего Аллаха хотим и желаем. Цель настоящего письма – от имени Его Величества его высочеству Ибрагимбеку токсаба Главнокомандующим пожаловали и сделали бием28. И надлежит вам прибыть к его высочеству Ибрагимбеку и выразить ему свою преданность, дабы всем вместе встать

27

Домулла – учитель духовной школы, а также вежливое обращение к людям, известным своей ученостью.

28

Бий – в эмирской бухарской армии – генерал.