Время Сигизмунда. Юзеф Игнаций Крашевский

тонкие, а на конце их огромные лапы, обутые в чёрные кожаные башмаки. Магистр имел на себе чёрную одежду, клерикальную, запятнанную, и берет на голове.

      Комната, в которую они вошли, некогда побелённая, с двумя высокими и узкими окнами, предшествуемая тёмными сенями, была полна книг, бумаг и научных рукописей. Между окнами висел чёрный деревянный крест, ветки и свеча. Рядом со столом стояло два стула, обитых кожей, но с проглядывающим из-под оторванных её кусков мехом.

      Оба эти стула были покрыты пылью, видно, давно на них никто не сидел; бумаги тоже, хотя как бы в свежем беспорядке; книги, хоть, казалось, только что открытые, были присыпаны пылью.

      Мацек невольно заметил, что шнурок от козьей лапки шёл, минуя эту первую комнату, в другую. Видно, там должен был восседать магистр, но её тяжелая окованная дверь была заперта и огромный ключ в замке доказывал только, что её недавно посещали.

      – Чего хотите? – спросил живо горбун.

      – Хочет записаться beanus.

      – Гм? В такую пору?

      – Бедняга прямиком из Руси приплёлся пешком, за знаниями.

      Горбун вытаращил глаза, подвинул берет, ударил руками по коленям, сел и сказал:

      – Живо, живо, нет времени. Что умеешь? Как твоё имя?

      – Имя Мацей, фамилия Сковронок, и ничего не умею.

      – Тогда иди же в приходскую школу буквы учить.

      – Читать умею.

      – Это уже куда ни шло. А ещё?

      – Писать умею.

      – А! Видишь.

      – Чуток латынь знаю.

      – Попробуй.

      И бросил ему на стол Корнелия.

      Мальчик открыл книжку и начал отважно переводить. Магистр и Сорока одинаково большими глазами смотрели, одинаково навострёнными ушами слушали.

      – Это случайно! – сказал нетерпеливо Пудловский. – Возьми басни Федра.

      И Мацек начал с той же уверенностью очень хорошо переводить другое задание.

      – Гм? Гм? А говорит, что ничего не знает. Ну! Ну! Запишешься завтра; можешь ходить в школу, хорошо веди себя и не будь любопытным.

      – Слово в слово он говорит это каждому, – шепнул Сорока.

      – По улицам не шатайся напрасно и не в пору, оружия не носи, одежду надень приличную, евреев не бей и иди себе к чёрту, потому что у меня нет времени. И не будь любопытным. Делай своё, а на чужое не зарься. Гм? Чего же ещё стоите! – воскликнул он. – Воскресенье, записывать нельзя! Идите к чёрту и не приходите больше, идите. И оставьте в покое Беануса!

      И он погрозил пальцем по носу Сороке.

      – Dominatio Vestra, позволите его немного отряхнуть?

      – Не нужно, и идите к чёрту, потому что нет времени.

      Говоря это, он проводил их прямо до двери, которую за ними захлопнул; но едва она закрылась, Сорока схватился за звонок и воскликнул:

      – Domine magister!

      – Ещё чего?

      – Позволите отряхнуть?

      – Ide ad diabolum cum beano.

      – Вот есть и разрешение.

      И, как бы наперекор, он ещё раз схватился за звонок.

      – Идите прочь! Идите прочь! Кто там снова?

      – Я, Сорока.

      – Ты ещё здесь?

      – Я шапку оставил в комнате.

      Послышался