Порча. Максим Кабир

от переживаний, когда она рожала дочь. Шесть часов ада. И курносый ангелочек в финале.

      – Как пахнет хорошо…

      – Врун. Нечему пахнуть, я только воду поставила.

      – Ты – пахнешь.

      Люба потерлась о его грудь.

      – Меня есть нельзя, подожди плов.

      – Жалко, что ли. Маленький кусочек.

      Костров защелкал челюстью. Люба сунула ему в зубы морковную соломку. Он прожевал.

      – Что нового? – спросила она, направляясь к печи.

      – Новая учительница литературы. Крамер Марина… отчество сложное.

      – Хорошенькая? – Люба подозрительно прищурилась.

      – Я не педофил.

      – А она несовершеннолетняя?

      – Двадцать четыре года. Малявка.

      – Мне было двадцать три, когда я пришла в школу. И чем все закончилось?

      – Виновен. Был чересчур горяч.

      Он хлопнул жену по упругой заднице, драпированной джинсами.

      – Библиотекари – мой фетиш со школьной скамьи.

      – Кобелина.

      – Кто такой кобелина? – спросила Настя, вбегая на кухню, обхватывая отца так же, как минуту назад он обхватывал Любу.

      Родители перемигнулись, прикусили улыбки.

      – Кобелина – это итальянская фамилия, – сказал Костров, – Рикардо Кобелина, оперный певец.

      – Опера – фу, – поморщилась Настя. Достала из холодильника упаковку яблочного сока.

      Костров ловко выхватил сок у дочери и поменял на такой же тетрапак, взятый со стола.

      – Гланды береги. Первое сентября на носу.

      – Фу, теплый!

      – Прекращай фукать, фуколка.

      – Я не фуколка.

      – А кто же?

      – Куколка!

      – А по-моему, ты – курочка, которую надо съесть.

      Он поймал дочь, поднял к потолку и притворился, что кусает ей живот.

      – Не курочка! Не курочка! – верещала Настя.

      – Мать, открывай духовку, пока я ее держу!

      – У нашего папы каннибальские замашки, – прокомментировала Люба.

      Настя вырвалась, заливисто смеясь, побежала в комнату.

      Костров пригубил ледяной сок из пакета.

      – Стаканы для чего, дикарь?

      – Так вкуснее.

      Люба поставила на плиту казанок, налила масло.

      – И где ты разместил эту нимфетку?

      – Нимфетку? – засмеялся Костров. Он обожал чувство юмора жены. Юмором и изумрудами глаз покорила его Любочка Окунькова тринадцать лет назад. Как время летит… – Настя сегодня узнает много новых слов. А разместил я Марину Батьковну по соседству с Кузнецовой.

      Люба охнула.

      – В том свинарнике?

      – Да прямо – свинарник!

      – Прямо свинарник. И гадючник.

      – А пускай молодые кадры привыкают к трудностям.

      – Тогда уж посадил бы ее в подвал.

      Ухмылка застыла на губах Кострова. Он вспомнил полумрак за желтой дверью, цементный пол, прихотливый рисунок… Вспомнил, как запекло в голове, пока он изучал стену. Как колыхнулось внутри что-то смутное, вязкое…

      – А