Атаман. Воевода. Новая Орда. Крестовый поход. Александр Прозоров

бедному крестьянину податься? Некуда. А раз некуда – придется платить.

      Приказав согнать всех селян на аккуратную, перед небольшой мечетью, площадь, Егор уселся в тени на пригорке и кисло улыбнулся, чувствуя себя этаким эсэсовцем или, не лучше сказать, членом продотряда, этаким Макаром Нагульновым, без тени сомнения изымающим у бедных крестьян последние запасы хлеба. Да уж, стыдновато было.

      – Вот, – Федька вывел из толпы трех седобородых старцев в больших чалмах. – Старейшины ихние.

      – Якши, – сплюнув, по-татарски вымолвил атаман. – Ну, что, аксакалы, разговаривать будем? Переведи им, Авдей.

      Авдей, сутулый, прибившийся к ватаге юноша, из недавно освобожденного полона, быстро перевел. Старцы озадаченно переглянулись.

      – У вас посевы и стада, у меня – воины, – встав, четко выговаривал слова Егор. – Мне нужно мясо, мука… а лучше – лепешки, и все такое прочее в количестве не таком уж для вас и большом. Можете потерять большее!

      – Хотите, посевы ваши запылают и все стада пойдут под нож? – чуть помолчав, хмуро пригрозил атаман. – Нет? Тогда забивайте сами, а сколько – я скажу. Да! Еще доставите все к кораблям.

      Позади, за спиной, вдруг закричали, загомонили… заругались даже, похоже, что матерно! Егор с удивлением оглянулся:

      – Это там кто еще?

      – Так полон, – ухмыльнулся Федька. – Только что ослобонили – идут нам радость свою выказать.

      Полоняники – десятка два подростков, детей и женщин (здоровых мужиков в этой деревне, видать, держать боялись), исхудавшие, прокаленные знойным солнцем, разом бросились на колени перед Вожниковым, углядев в нем атамана:

      – Господи святый! Здоровия тебе, молодец, и счастия во веки веков!

      – Неужто домой вернемся, а?

      – Вот не думали…

      – Думали – тут теперя и помереть…

      Кто-то громко, навзрыд, плакал. Кто-то целовал сапоги Егору, а один тощий, совсем еще небольшой, на вид лет тринадцати-четырнадцати, парень, подскочив к стоявшему с краю в ряду прочих татарину, наотмашь заехал ему в ухо!

      – Получи, падаль!

      Ударил и зарыдал, сотрясаясь всем телом:

      – Он брата мово молодшего… У-у-у, гад!

      Татарин – кривоногий, жирный, с двойным подбородком и толстыми, унизанными серебряными перстнями, пальцами, повалился на колени:

      – Не бей меня, бачка Аким, а? Я к тобе добер был, добер… у-у-у-у!!!

      Не вытирая слез, парнишка несколько раз пнул толстяка в брюхо и, сбив круглую шапочку, с остервенением плюнул тому на плешь.

      – Что, обижал сильно? – подскочив ближе, Федька протянул парнишке нож. – Тогда убей! Перережь горло или засади прямо в сердце. На!

      Юный раб схватился было за рукоятку… Но тут же сник и протянул нож обратно:

      – Не могу я так… как барана. Вот если б в бою. Возьми свой ножик, мил человеце.

      – Себе оставь, – отмахнулся Федька. – Я себе еще раздобуду. А вас всех завтра-послезавтра один гость новгородский торговый заберет, всех полоняников с караваном своим на матушку Русь доставит.