Пушкин и другие флотские. Морские рассказы. Виктор Красильников

и похлопывания по плечу. Все хмурились, включая пана хорунжего. Что им ориентировка на радянского маринажа? И что берег этот москалями подарен?

      Нас в Польше не любят исторически. Есть каламбур Рокоссовского: «Мы их освободили, но они нам этого никогда не простят». 600 тысяч павших надо честно помножить на 4–5. То цена потерь с умершими в госпиталях, невдолгих оставшимися калеками. Получается «эбаут» двух с половиной миллионов. А сколько бы родиться от них могло?! Кому это там интересно? Кто благодарно хоть почешется?

      Спасшегося помчал пограничный катер. Пригласили в кубрик? Как же! Для смеха выставили у крупнокалиберного пулемёта. Заодно, чтоб продувало на скорости, в одних трусах без ничего. Наш парень крепился. Дрожь озноба сама по себе. «А вот он – Я!»

      Из рубки серого по началу скалились над подвалившим развлечением. Потом перестали от того, что хлопак… запел. Вернее, пытался выдать залихватское: Я пью за шкоты, ванты, За реи, топенанты, Где ветры свои песенки поют. За ножки и за юбки, За аленькие губки Девочек, которые нас ждут. За душу капитана И деда хулигана, Которые сам чёрт не разберёт. За клюзы и за гаки, За рынды звон на баке…

      Показ русского характера получился убедительным. Что кошки скребли в душе, пшеки не заметили. И дальше так был намерен держаться. Попутно раскрылся в нём непустячный дар. Лёшка провидчески заулавливал грядущее касательно себя. Впервые дошло: «дальше будет фиговей. Нелепостей не объяснить. Позорно опишут, представят. Ладно. Скоро «Валдаюшкин» борт. Со своими по-любому хорошо».

      То-то! Самая верная мысль. Почетно вывален парадный трап. (Могли ведь лоцманским отделаться). На раскачивающихся ступеньках опять ему запелось. Правда, молча и с конца, зато по состоянию души без напряга. … За бимсы, кнехты, шлюзы, За дамские рейтузы, За лага змеевидный хвост, За такелаж, рангоут, За весь набор, шпангоут Я подымаю свой, братишки, тост!

      У всех столпившихся на палубе ликующие улыбки. Судовой доктор первым бросился со стетоскопом. – Полегче вы! Не притесь козлами!

      Несколько раз приставил умный предмет к Лёхиной гусиной коже. Ничего-де из лечебного, кроме горячего душа. Здоровёхонек. Усиленное питание. Суточный отдых.

      Старый походник Эдуард Николаевич, не скряжничая, булькнул фляжкой. – Хлебника рыбацкой на перчике.

      Кэп Ибрагимов, выдавая голосом облегчение от счастливо разрешившегося, скомандовал: – Боцману на бак. Вира якорь.

      Петровна вручала дневальной тарелку с парой румяных котлет. – Смотри, не перепутай. Именно Лексею.

      От сердечного внимания бедовый расчувствовался. Скажи ему в тот момент: «А слабо, Лёха, ради нас?» Не задумавшись, повторил бы. Ну а будет ли вновь выручательное бревно? «Хмы!» с емелиной печки.

      Особая радость гуляла по коридорам матросов и мотористов. Самых близких неистощимому анекдотчику и весёлому шалопаю. Не нашлось ни одного, не выказавшего восхищения великим заплывом. Прямо-таки оморяченная притча о блудном сыне. Раз «был мёртв и ожил; пропадал и нашёлся».

      Однако