Вечный эскорт. Саша Кругосветов

окружения. Большинство моих друзей из Сорбонны такие же. Они сколачивают состояния, холят сыновей, чтобы те продолжили их семейный бизнес, покупают любовь красивых молодых куртизанок, самый экзотический товар на свободном рынке наших дней, а их жены проводят время в праздности и показухе.

      Париж Виктора Гюго, наших отцов и дедов, ушел в прошлое. Новые улицы Османа вытянуты струной до самого горизонта наподобие железнодорожных путей – это конец старой жизни, конец прежнему лабиринту улиц и дворов, наползающих друг на друга. Раньше вы знали только соседей, живущих на вашей улице, потому что она была слишком извилистой и труднопроходимой, чтобы добраться до других улиц. А теперь различные классы общества, обретавшиеся раньше на периферии, смешиваются с нами, вносят в быт Парижа и Франции свои привычки, идеи и свой способ существования.

      Как мы можем спрятаться от смещения пластов нашей жизни? Перемены видны во всем. И либо мы на учимся овладевать ими, используя их силу, либо мы обречены, как Сизиф, вынужденные каждый день бороться с ними снова и снова».

      Вот он – новый реализм: надлежит писать не то, что есть, а то, что хочет видеть художник.

      Мане мечтал выставить свой «Завтрак на траве» в Парижском салоне в тысяча восемьсот шестьдесят третьем году, но ему вернули работу: нагота женщины в окружении одетых современных мужчин ошеломила организаторов салона. Картина оказалась среди других трех тысяч живописных полотен, не допущенных к участию в Парижском салоне. Для них-то император Наполеон III и приказал провести отдельную выставку, получившую громкое название «Салон отверженных». Картина Мане произвела настоящий фурор. Обнаженная женщина без всякого смущения смотрит прямо на зрителя. Она бросает вызов: смотрите все, смотрите – я такая, именно такая.

      Картина стала главной достопримечательностью выставки. Но не потому, что она пришлась по вкусу зрителям. У критиков работа Мане вызывала насмешки и возмущение. Почтенные буржуа, основные посетители выставки, старались как можно быстрее проскочить со своими женами мимо полотна, а потом, оставив их в кафе, трусливо возвращались назад, чтобы вкусить запретный плод.

      В тысяча восемьсот шестьдесят пятом году художник готовил для Парижского салона еще одну картину с обнаженной натурой. На ней была изображена рыжеволосая дама, возлежащая на белых подушках. Непросто давалась эта работа новому пророку живописи. И так не получалось, и эдак. Раздосадованный Император Эдуард обвел черным контуром нарисованное тело – никогда он не узнает, что наступит время и его случайной любовнице и натурщице лучших картин дадут прозвище Ля Глю (смола), – с французской элегантностью пробормотал ругательства: bordel, de merde, de saloperie, de connerie[4] – и завершил их финальной максимой: «Надлежит писать не то, что видишь, а то, что следует видеть».

      Картина стала причиной одного из самых больших скандалов в истории французской живописи; ее главный персонаж был далек от общепринятых классических обнаженных богинь,

4

Черт, дерьмо, дерьмо, бред (фр.).