В краю лесов. Томас Гарди

униженность и угодливость, когда же появлялась в сарае или вообще на людях, на нем было выражение суровости и надменности.

      – А, бабушка Оливер! – приветствовал ее Джон Апджон. – Сердце радуется при виде такой шустрой, юркой старушки. Еще бы, после пятидесяти каждый год можно считать за два! Однако сегодня ты растопила печь поздновато – дым у тебя пошел в четверть восьмого по моему будильнику. Так-то, бабушка Оливер!

      – Ты такой недомерок, Джон, что люди просто не замечают твоего ехидства. При твоем росточке ни одна женщина не обратит на тебя внимания, хоть плюй на нее огнем и серой. Бери, – сказала она, протягивая одному из работников прут, на который был надет длинный кусок кровяной колбасы, – это тебе на завтрак; если хочешь чаю, зайди в дом.

      – Что-то мистер Мелбери сегодня запаздывает, – сказал молодой Тимоти Тенге.

      – Да. Сегодня и рассвело поздно, – ответила миссис Оливер. – Даже сейчас так темно, что невозможно отличить босяка от джентльмена или Джона от метлы. Кажется, к тому же хозяин сегодня плохо спал: все тревожится за дочку. Я-то знаю, что почем: сама целое ведро слез выплакала.

      Когда старуха ушла, Кридл сказал:

      – Он с ума сойдет, если дочка скоро ему не напишет. Да, ученье надежней, чем дома да земля. Только держать девку в школе, когда она уже вымахала выше мамаши, это просто судьбу искушать.

      – Кажется, и дня не прошло, как она тут с куклами возилась, – сказал молодой Тимоти Тенге.

      – Я еще помню ее мать, – сказал столяр. – Она всегда была такая тоненькая, хрупкая; пальчики нежные, холодные: дотронется – как ветерок. А когда ей привили оспу – так ей хоть бы что. Это было как раз тогда, когда я выходил из подмастерьев… И долго же я в них ходил. Я работал у мастера шесть лет и триста четырнадцать дней.

      Столяр произнес число дней с таким выражением, словно оно было более важно, чем число лет.

      – Она раньше дружила с отцом мистера Уинтерборна, – сказал старый Тимоти Тенге. – Мистер Мелбери ее отбил. Она была совсем дитя и, чуть что, плакала в три ручья. Мистер Мелбери переносил ее через все лужи, как куколку, чтобы не запачкалась. Если он продержит дочку в пансионе так долго, она будет такая же нежная, как ее мать. А вот и хозяин.

      Несколькими минутами раньше Уинтерборн увидел, как мистер Мелбери выходит из дому. В руке у него было вскрытое письмо. Он шагал прямо к Уинтерборну. Тревога минувшей ночи совершенно исчезла с его лица.

      – Я, Джайлс, никак не мог понять, отчего это она не едет и не пишет, пока вот не получил от нее письма. «Клифтон, среда. Дорогой отец, – пишет она, – я приеду домой завтра (это значит сегодня), вот и решила, что не стоит извещать об этом заранее». Вот плутовка: она, видите ли, решила! Послушай, Джайлс, поскольку ты уж сегодня везешь в Шертон свои яблони, то давай встретимся все там и вернемся домой втроем.

      Он обращался к Уинтерборну радостно и энергично: это был совсем не тот человек, которого Марти видела в темный предрассветный час. Так уж заведено, что даже самые мрачные