Пушки заговорили. Утренний взрыв. Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

в генерал-майоры; поэтому не только ждал с часу на час начала этого дела, но в успехе его ни на минуту не сомневался.

      Так как из штаба дивизии сообщили еще с вечера, что «замечены воздушной разведкой авангардные отряды австрийцев на пути следования полка», причем, однако, не было сказано точно, где эти авангарды, то Черепанов приказал выслать вперед взвод команды разведчиков с поручиком Самородовым во главе.

      Разведчики ушли еще затемно, а теперь когда шел полк, было уже часов семь утра. От Самородова уже пришло донесение, что неприятель обнаружен не был. Черепанов обратил вопросительный взгляд на своего адъютанта, и тот сказал веско:

      – Значит, одно из двух: или авангарды австрийские еще далеко, или они отступили. Ничего третьего тут быть не может.

      – Вернее всего, что отступили ночью, – выбрал Черепанов то, что нравилось ему больше. – Что еще им и остается, как не отступать?

      Он привык уже думать, что полк – большая сила, и теперь, оглянувшись назад и в обе стороны, где двигались его роты, почувствовал это осязательнее, чем когда-либо раньше.

      Даже местность впереди приобрела после этого какой-то, на его взгляд, новый, прихорошенный, ласковый вид.

      Поля были сжаты. Жнитво однообразно золотело. Хлеба на полях уже не было ни в крестцах, ни в копнах, – он был весь начисто вывезен, и это тоже нравилось хозяйственному полковнику, как и то, что мощно и на широких площадях сидела кукуруза.

      Местность была неровная, холмистая, с поднятым горизонтом, с частыми усадьбами, окруженными садами, что придавало ей живописный вид. Но жителей попадалось мало: очень как-то быстро они успели выехать или их вывезли по приказу властей.

      Однако даже и это, что жителей оставалось мало, было приятно Черепанову так же, как и его адъютанту: был получен строжайший приказ следить за тем, «чтобы воинские части не становились во враждебные отношения к населению Галиции». Этот приказ, конечно, был объявлен во всех ротах и командах, но трудно было надеяться на то, что он станет безукоризненно выполняться и что не будет жалоб, особенно на солдат. Чем меньше было жителей, тем, стало быть, меньше можно было ожидать и жалоб. Наконец, и внешний облик старых русин, с широкими соломенными брилями на сивых головах, был тот же, что и у подолян-украинцев, и с ними Черепанов говорил, как со своими, а управляющие польских панов, сидевшие в усадьбах, откуда уехали владельцы, держались приниженно-вежливо и всячески силились выказать свою готовность пожертвовать небольшим, чтобы сберечь доверенное им все.

III

      Если бы Сыромолотов неудержимо захотел увидеть знакомый ему полк под первым огнем со стороны противника и, преодолев все препятствия, был бы допущен для этого в штаб полка, он увидел бы очень мало, однако, как всякий художник, это малое он не мог бы не счесть большим.

      Прежде всего он стал бы искать пристальными глазами так называемые «поля сражения» и не нашел бы их, а сражение между тем шло, как и должно было идти: австрийские и русские пушки вели разговор,