Пушки заговорили. Утренний взрыв. Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

Чтобы смотреть своими глазами.

      – Вблизи?.. Такую войну?.. Разве можно?

      Старик покивал головой и добавил:

      – А где же дистанция?.. Если я вашу картину… хотя бы вот эту (он кивнул на этюд в рамке) буду разглядывать… как бы сказать, вплотную… Что я увижу?.. А как же на войну вплотную смотреть?

      – Я над этим думал, – сказал Сыромолотов, разрешив себе снова заняться грушей. – Конечно, можно делать только зарисовки, этюды картины, а над картиной работать потом. Но главное тут даже не в этом, а в чем-то другом… Например, вы идете по улице ночью, а впереди вас в темноте крик: «Спаси-и-ите!»… И вот вы бежите на помощь.

      – А спасете? – очень живо спросил старик. – Или и вас там того… пристукнут?

      – Может быть, и пристукнут, конечно. Но все-таки… все-таки это как будто лучше, чем портреты каких-то Кунов писать.

      – Кунов? – спросил вдруг Саша.

      – Вы что, их знаете? – обратился к нему Сыромолотов.

      – Имел удовольствие… Людвиг Кун, инженер, смылся в Германию еще до начала войны…

      – А родители его высланы отсюда, – договорил Геня.

      – Во-от ка-ак? – очень изумился Алексей Фомич. – То-то я проходил мимо их дома, а там – никого! Как же так?

      – Германские подданные… Отсюда порядочно выслано немцев, разве вы не знали?

      Сыромолотов смотрел то на Сашу, то на Геню теперь уж не как на «натуру»: они приоткрывали перед ним завесу, и он проговорил приглушенно:

      – Вот видите, как!.. Я ведь не один раз бывал у них дома… И портрет Вильгельма на стене у них видел, но не придал этому значения. Они же, стало быть, смотрели на меня… совсем другими глазами, чем я на них…

      – Обыкновенные немецкие агенты, – сказал Саша.

      – Хотя и помещики и домовладельцы, – дополнил Геня. – На такие аферы они шли у нас.

      – А Людвиг Кун каким-то образом даже членом «Союза русского народа» ухитрился быть!

      – Значит, я прямо в пасть волчью смотрел? – удивляясь все больше, решил для себя Алексей Фомич. – Смотрел в пасть и этюд волчьего зуба сделал?.. Вот что может случиться иногда с художником!

      Он перевел глаза с молодых Невредимовых на старика, и тот, как бы сочувствуя ему, заметил:

      – Кунов и я знавал… И думал: «Что же, немцы – немцы как немцы…»

      – А между тем эти Куны были уже война!.. Я же и не знал даже, что начал уже писать на тему войны.

      После такого открытия Алексей Фомич сидел у Невредимовых недолго; от чая он отказался и пошел прямо к себе домой.

      На другой день утром в то же отделение Красного Креста, куда раньше отнес он мюнхенскую золотую медаль, пожертвовал он на раненых и деньги, заработанные им с Куна. Но мимо дома Куна по противоположной стороне улицы прошел потом не один раз, всматриваясь в него теперь гораздо внимательнее, чем прежде.

      Этот дом становился в его мозгу совершенно необходимой частью картины: его-то уж ни в каком случае нельзя было заменить никаким другим.

      Типично немецкий по архитектуре дом на улице русского города выдвинулся