Апокалипсис всегда. Никита Денисович Немцев

про отца, спросить Сида про иконы, в «Ионотеке» у него концерт, дома опять засрали раковину, у Авроры невероятные ключицы… Как стукнутый – он достал телефон и набрал её (всё равно идёт) – «абонент сейчас разговаривает». И ещё набрал – «абонент не хочет с вами разговаривать». С мыслью, что это какой-то идиотизм, сунул телефон подальше в карман.

      Тут же – потянулась диско-мелодия.

      – Звонил? – (Она звучала тем ненастоящим голосом, каким объявляют станции в электричке.)

      – Д-да… – Он уже семьдесят раз об этом пожалел. – Я хотел спросить… – Мимо прогремел КАМаз. – Я спросить хотел – ты на концерт не хочешь сегодня?

      Аврора помолчала выразительно и раздражённо прокашляла:

      – Кх-кхм! Я же болею.

      – А. Точно. Прости.

      Он поскорее повесил трубку. Как тупо. Как тупо! (И дальше только тупее – хоть в Перу уезжай, хоть в Зимбабве.) Пиная какой-то камешек и пытаясь не выблевать жизнь, Будимир всё-таки дошёл до вокзалишка: он походил на игрушечный кораблик для ванной, брошенный в пустыне.

      Поднявшись на перрон, Будимир оказался в компании зябнущих пенсионеров (в Питере не редкость спутать академика с бомжом) – всё скулило каким-то смутным дежавю… Перебивая тоскливую мысль – подъехала скрипучая электричка. Будимир потянулся к ней вместе с остальными.

      – Носки, носки! Бабушкины носки!

      Дверь грохнула, он прошёл пару шагов и уселся: мужик рядом подпивал «Охоту крепкую», напротив – симпатичная, но какая-то лисья девушка в широкополой мужской шляпе (с розовым бантиком) читает газету. В окне всё было серое – серое, как горельефы под дождём; свет пробивался через безнадёжно грязное окно, взгляды у людей – как будто в катышках со сна. Будимира что-то раздирало снутри и снаружи.

      Чуть не задыхаясь – раскрыл Гегеля: «Оно есть для себя эта атараксия мышления о самом себе, неизменная и подлинная достоверность себя самого…»

      Будимир захлопнул книжку и нашарил плеер с недослушанной песней:

        Я не фашист, не патриот,

        Я люблю баб и люблю мужиков.

        Не, я серьёзно – не, я стебусь,

        Я, блин, не я, но вообще-то, блин, я.

        Чё есть ничё, а ничё, блин, ништяк,

        Метамодерн – всё разрулит ваще.

        Жизнь есть песок, смерть уже вокруг нас,

        Если повтор – спасибо браток!

        Если, блин, всё – ну и ладно, ничё.

        Я бы и сдох, – но давайте потом.

      В голове всё что-то звенело (не колокол, не сирена, не самолёт). Мимо прошёл парень, раскладывая брелоки (глухонемой продавец). Будимир встал и открыл форточку – воздуха больше не стало.

        Всё есть Бог, значит, я – тоже Бог:

        Я люблю есть огурцы с молоком,

        Курю сигареты обратным концом,

        Метамодерн – всё есть любовь.

        А любовь вам не брак, не ебля, не суета.

        Впрочем, и это – ну так, иногда.

        Есть наркота, есть даже ЗОЖ,

        Есть и алкашка – убивайся, чем хошь.

      Тошнота не девалась, горло раздирала судорога, гул нарастал. Будимир