Квинтэссенция Света. Ильяс Сибгатулин

мне сказал,

      Что порой тьму разгоняет свет.

      Что он – порождение ее же глаз.

      Они вместе сотни и тысячи лет.

      Кто-то другой тоже однажды сказал,

      Что свободу мрака заполняет крик.

      Крик души – звериный, словно оскал.

      Отзвук его в каждый дряхлый нерв проник.

      Я не стал спорить, только смолчал.

      Я уже изрядно внутри к себе взывал.

      И решил давно, что ни огонь, ни крик.

      Не зароню в хаос, что во мне возник.

      Я лучше сяду в гниющем мире своем.

      И с темнотой внутри лишь поговорю.

      Мы все сами решим о своем, о былом.

      А затем я тебя в свой мир позову.

      – Ну как тебе, Уилл?

      – Да, неплохо… красиво…

      Тут затрещала рация Уилла.

      – Капитан, слева десять объектов. Движутся на нас.

      – Принято, сержант. Атакуем. Да, ночь – их время.

      – Есть, сэр.

      – Включить фонари. Сара, прости, сейчас не до поэзии. Помоги включить все фонари в джипе.

      Девушка поспешно кивнула и, убрав помятую книжку в сумку, принялась рыться в другой сумке – армейском вещмешке. Она достала оттуда несколько больших фонарей и дала один мужу, второй впереди сидящему солдату. Сама взяла еще один и стала высвечивать из тьмы мечущиеся рядом с автоколонной силуэты «осьминогов».

      В правой руке Сара сжимала свой револьвер.

      Вроде бы привычный уже алгоритм действий – ночь, атака монстров с тентаклями, спасительный луч искусственного света, редкие выстрелы для экономии патронов.

      Но компания другая. Военные. Никто не переговаривается. Никто не ругается и уж тем более не отпускает шуточки. Вместо этого стрекот автоматических винтовок – хоть и редкий, зато такой раздражающий, а еще треск рации.

      «Да, Сара, все по-другому… Зато Уилл рядом… И мы пока живы…».

****

      Ты снилась мне.

      Был солнечный день, и ты читала стихи.

      Лучи слепили глаза, будто бы выкручивая яркость на максимум. Из-за этого весь пейзаж, в котором ты была центральным персонажем, был будто высвечен, заполнен белым светом.

      Я силился разглядеть тебя, но тщетно. Все сливалось в белое марево.

      И поэтому я сосредоточился на голосе, плавных льющихся строчках. Ты будто бы танцевала и говорила нараспев.

      А потом подошла ко мне вплотную, заслонив солнце и став спасением.

      Ты улыбнулась, а я склонился, чтобы ты поцеловала меня в лоб.

      А потом строчки стихотворений снова полились радостным смехом.

      Мир был ярок, но теперь не так болезненно можно было смотреть на него сквозь твои развивающиеся локоны.

      Деревья, река, горная долина. Мы кружились на месте. Свет, тень, свет, тень.

      А потом ты резко остановилась, будто споткнулась.

      Стихи оборвались.

      Картину разрезал твой тревожный, почти испуганный взгляд, будто ножом по холсту мира.

      А затем ты обняла меня крепко и прошептала в самое ухо.

      – Проснись…

****

      – Проснись! Эй ты, как тебя там!? Гражданский, проснись!..

      Я дернулся, потому что военный джип дернулся. Подскочил, затем несколько раз вильнул.

      – Ах,