Кода. Генрих Варденга

Заяцкий остров

      Вот все, что оставил здесь царь и матрос:

      Андреевской церкви ободранный тес,

      облупленной луковки блики —

      как Богу и совести загодя взнос

      за боль колоколен, за тягостный спрос

      у воли высокой и дикой.

      3. Прощальный вечер в Соловках

      Где бледен топляк от белесой волны,

      где рыжий лишайник сосет валуны,

      где бывшие кельи сдаются внаем,

      мы ужин прощальный сегодня даем.

      И мы попросили, и старший из нас

      подумал и встал, и сказал, не чинясь:

      Хочу я в хаосе узор различить

      и в пестряди прошлого – главную нить.

      Как часто Россию терзали в войне,

      но русский от русского вынес вдвойне.

      И плач под монголом, и стоны веков

      не громче немотства ее соловков.

      И голос его был невесел, но тверд,

      как формула пройденных временем верст.

      И горькую стопку он выпил до дна;

      и выпили мы; и была тишина.

      Он был альпинист, и лепила борьба

      бугры его плеч и бугор его лба.

      1981

      Ракурсы Тбилиси

1.

      На Тбилиси дождик пролил

      сонмы солнечных огней,

      и его зеленый профиль

      стал в два раза зеленей.

      Влево —

      улицы

      взлетали;

      вправо —

      падали

      в Куру,

      а проспект горизонталью

      вел по талии к ребру.

      Он умел приволочиться,

      он смеялся и хитрил,

      голубым прибоем джинсов

      обметая пыль с витрин.

      И беспечен был и нежен

      взгляд его.

      Щека в щеку,

      как касания черешен,

      встречи девушек безгрешно

      исполнялись на бегу.

      Сколько лиц, давно знакомых,

      только память распахнуть!

      Город шел наплывом, комом,

      набегал волной на грудь.

      Я с тобой, куда же деться,

      виражи в обрывах дуг.

      Связь времен руками детства

      замыкала в сердце круг.

2.

      Сизой бронзой Руставели

      завершал земной маршрут.

      Свитый из стальной кудели

      убегал к высокой цели

      в синем небе черный шнур.

      С пикой, поднятой, как видно,

      только для отвода глаз,

      как валькирия, Мтацминда

      к нам навстречу понеслась.

      Рядом щебет:

      «Наш Тбилиси —

      это маленький Париж!»

      Город вверх по склону длился

      остриями кипарисов,

      ржавыми щитами крыш.

      С площадки

      я смотрел в его лицо,

      рассеченное нещадно

      мокрым сабельным рубцом.

      На горячий глаз нацелясь,

      он вгрызался в скулы скал

      и раздробленную челюсть

      Нарикалы огибал.

      Этот знак резни и сечи

      утверждал иной престиж:

      город нес свои увечья,

      без оглядки на Париж.

      Он искус меча и чаши

      ставил