Право первой ночи. Свобода за любовь. Мария Геррер

ладно, отец. Один раз можно и без кассы. А то вдруг у меня инфаркт? Так послушаете или позволите умереть в расцвете лет? – обратился он ко мне. – Тогда моя смерть будет на вашей совести.

      Он шутил, а я не знала, как вести себя.

      – Да послушайте вы его, разрешаю, – милостиво махнул рукой Павел Игоревич.

      – Хорошо, как закончится процедура схожу за стетоскопом.

      – Не в моей спальне, – заметил пациент. – У него есть своя комната.

      Идти туда я не собиралась. И Дмитрий это понял. Он снова улыбнулся мне.

      – Гостиная подойдет?

      – Да, – я выдернула иглу, смазала ранку на руке Павла Игоревича спиртом.

      Слушать Дмитрия мне совсем не хотелось. Но подобных пациентов надо ублажать.

      Сходила за стетоскопом. Дмитрий сидел на диване у окна и медленно расстегивал рубашку. Его длинные аристократические пальцы касались пуговок безумно эротично. Это напомнило мне мужской стриптиз. Я поспешно отвела взгляд.

      Дмитрий поднялся с дивана и сбросил рубашку.

      – Давно болит сердце? – спросила я.

      – Три дня. Давит и сильные перебои.

      Я прижала серебристую мембрану стетоскопа к его груди. Рельефные мышцы как камень, атлетическая фигура, широкие плечи, сильные руки. Почему я думаю об этом, почему волнуюсь, прикасаясь к прохладной загорелой коже? Он всего лишь пациент.

      Сердец Дмитрия билось гулко, неровно. Но шумов я не услышала.

      – Повернитесь спиной, – попросила его.

      Спину пересекало несколько шрамов. Они давно зарубцевались. Никогда прежде не видела таких. Словно рубанули чем-то узким. Не саблей же? Провела рукой по одному из них.

      – Не беспокоят? Можно убрать. Будет почти не заметно.

      От чего они образовались? Спортивная травма? Или результат автокатастрофы? Нет, не похоже.

      – Не стоит. Мой дорогой папа много лет назад оставил эти метки. Я храню их на память о его трепетной любви ко мне. Это следы от каминной кочерги.

      Невольно вздрогнула. От кочерги? Это страшно. И очень больно. Безумно больно. За что отец так поступил со своим сыном? Что такого ужасного мог совершить Дмитрий?

      – Вы испуганы? У вас вздрогнули пальцы. Я почувствовал это.

      – Немного, – призналась я. – Жестокость всегда пугает.

      – Отец до сих пор уверен, что был прав.

      Я снова взялась за стетоскоп. Теперь сердце Дмитрия стучало как бешеное.

      – Можете одеваться. Простите, мне не следовало говорить об этом.

      – Ну почему же, – Дмитрий накинул на себя рубашку. Он смотрел задумчиво и отрешенно. – Мне было четырнадцать. Отец поднял руку на маму. Я пытался ее защитить. И у меня получилось, – он словно очнулся и улыбнулся мне. – С тех пор отец ни ее, ни меня не трогал.

      – Очень смелый поступок для подростка.

      – Мама тоже так сказала.

      Как можно после подобного продолжать общаться с отцом? Мне не понять.

      Конечно, Дмитрий ненавидит отца. Не удивительно, что он так дерзко ведет себя с Павлом Игоревичем.

      – Я не услышала ничего патологического, –