Перпендикулярный мир (сборник). Кир Булычев

что случилось с Ксюшей?

      – Как-то товарищ Пупыкин лично к тебе домой, то есть к Удалову, приехал, чтобы показать свое к нему расположение. А Ксения вместо обеда ему скандал закатила, всю правду выложила. Ты знаешь Ксению – она неуправляемая. Обиделся Пупыкин, на следующее утро ее скрутили, посадили на мотоцикл к Пилипенко – и в деревню, перевоспитываться, на сельхозшефство без права возвращения в город.

      – А я? То есть а он?

      – А он… он побежал к Пупыкину, просит – верни мою жену! А Пупыкин, говорят, погладил его по головке и говорит: «Не нужна тебе такая старая и непослушная жена. Она меня не уважает, значит, и тебя не уважает, и нашу великую родину не уважает. Мы тебе сделаем сегодня же развод, и отдам я тебе любую из своих секретарш». Так и сделал. Развел, на Римке женил. Она мне сама рассказывала.

      – Ясно, – сказал Удалов. – Общая картина мне понятна. Пошли к Минцу. Где он отдыхает?

      – Принудотдых, Корнелий, это по-старому тюрьма. Находится она в подвалах под гостиным двором, где раньше склады были. Там особо недовольные отдыхают.

      – Ты хочешь сказать, что профессор Лев Христофорович Минц, лауреат двадцати премий, профессор тридцати университетов, находится в подвалах инквизиции?

      – Ну, не то чтобы инквизиции, – смутился Грубин. – Но в подвалах.

      – Срочно едем в область! Это не должно продолжаться.

      – До области ты не доедешь, – ответил Грубин. – Некоторые пытались. В область специальное разрешение нужно. Его лично Пилипенко подписывает. Только проверенные оптимисты туда попадают. Так что в области о Великом Гусляре самое лучшее представление.

      – Но ведь кто-то приезжает!

      – Если приезжает, то на витрины с картонной лососиной смотрят, а потом в предгорском буфете обедают. Ясно?

      – Минца надо освободить!

      – Надо. Но не знаю как.

      – Может, прессу поднять?

      – Малюжкина? Ты сам видел. Его голове нужна ясность. А ясность он получает сверху.

      – Ну что ж, – сказал Удалов, – тогда пошли в подвал.

      – Подвалы заперты, там дружинники.

      – Саша, ведь недаром я столько лет ремонтами занимаюсь. Неужели мне подземные ходы в этом городе неизвестны?

      – А есть ход?

      – Должен быть. По крайней мере, в моем мире есть и даже расчищен археологами. Его воры в пятнадцатом веке прокопали – тюки из гостиного двора выносили.

      Когда они с Грубиным вышли во двор, Удалов вдруг услышал:

      – Корнелий, ты куда? Ты почему домой не идешь?

      Голос был женский, жалобный.

      Удалов поднял голову. В окне его квартиры стояла молодая жена Римма, неглиже, лицо опухло от слез.

      – Я раскаиваюсь! – крикнула она. – Это была минутная слабость. Он старался меня безуспешно соблазнить. Вернись, Корнелий. И не верь клевете Грубина. Он тебе завидует! Вернись в мои страстные объятия!

      – Не по адресу обращаетесь, гражданка, – ехидно ответил Удалов.

      А Грубин добавил:

      – Чего на тебя клеветать? На тебя клевещи не клевещи – пробы ставить