Книга Часов (сборник). Райнер Мария Рильке

в бездну духа своего.

      Печаль и радость знали до него.

      Но выразил он бытие в объёме,

      во всем его единстве кровном, кроме

      лишь одного: не покорился Бог.

      И оттого в любви его весомей,

      сильней и злей был ненависти ток.

      Итальянский побег, Господь, дерева Твоего

      уже отцвёл.

      Как хотел он всего

      лишь пораньше плодами украсить ствол,

      но цвести устал и остался гол,

      и не даст уж плода иного.

      Но весну свою там Ты провёл, Господь,

      там Твой Сын одевает в плоть

      царствие Славы.

      Слева – Силы – и справа

      обратились к Младенцу – сиянию Слова.

      И с дарами текли к нему снова,

      и шли за ним,

      и хвалу свою, как херувим,

      пели всласть.

      Ароматная Власть,

      Он был Розою Роз,

      тем к себе дал припасть,

      кто без родины рос.

      Прошумел в маскарадах средь метаморфоз

      голосами эпохи, сумевшими с Ним совпасть.

      И было там любимо Древо

      Плода Бессмертного, там Дева,

      чей страх так трогательно строг,

      цвела из девственного чрева,

      распутав сто к Тебе дорог.

      Всё приходило с ней в движенье,

      в ней Новый Век – Дитя – воскрес;

      была царицею в служенье

      Мария – чудо из чудес.

      И в каждом благовесте звонком

      с ней – каждый дом; и вот, Жена,

      она была почти ребёнком,

      но так в себя погружена,

      так им Одним полна, что тыщам

      спастись хватило бы, и свет

      свидетельствовал: свет был нищим

      в сем Винограднике Побед.

      Но так же, как тяжесть плодов отшумевшего сада,

      колонны, руины, разрушенная аркада,

      и псалом без конца и склада

      гнетут, – она

      в часы иные ликом своим туманным,

      не разрешившись ещё Вечно Желанным,

      к будущим крестным ранам

      обращена.

      Улёгся вихрь, бесшумный и кромешный –

      а руки пусты.

      Увы ей, не родившей Свет Безгрешный.

      И ангелов чужой и безутешный

      сонм страшен был ей, как во тьме кусты.

      Такой писали Деву… Тот, чей гений

      у солнца взял влеченье, тот с тоской, –

      глядел, как зрело в ней самозабвенней

      и чище всех, хотя в Страстях смиренней,

      всеобщее: и живописцем пеней

      он был всю жизнь, и плач водил рукой.

      Покровом был чудесным скорби алой

      на горестных губах, когда почти

      в улыбку обращалась боль, учти,

      что ангельским Семи Свечам нимало

      здесь не открылось, хоть века свети.

      Но несравненной ветвью в тишине

      Бог, Дерево, созреет в той стране,

      где весть благую – летнюю – однажды

      услышат в шумных кронах, там, где каждый

      так одинок, как выпало и мне.

      Ведь одинокому открыт Господь,

      и многим