Дэдо (сборник). Геннадий Прашкевич

тебя?

      – Ты же – Маша.

      Семен рванул на себя Джабраила.

      Старенькая рубашка на ученом горце лопнула.

      Красными, будто отмороженными руками, он испуганно прикрыл седую голову, но удара не последовало.

      – Ты не сердись, – зашептал Джабраил, поняв, что бить его не будут. – Я тебе правду говорю. Нет выхода. Нам хана, мы дядю Костю обидели. Охрана вмешиваться не станет, им на это наплевать. А эти… – кивнул он на толпу испуганных зеков. – Эти нам в принципе не помощники…

      Семен затравленно огляделся.

      В пронзительном свете лампочек копошилась серая, как тьма, толпа.

      Добрую треть твиндека занимали урки, на остальном пространстве теснились все остальные, как в муравейнике, кое-где даже по двое на одних шконках. Никто не знал, почему они здесь. Испуганные люди чесались, зевали, с шипом портили воздух, изрыгали проклятия. Им было тесно.

      А урки расположились свободно.

      Насытившись, они свободно, как свободные люди, возлегли на свободных шконках под открытым иллюминатором. Закурчавились над ними свободные ленивые облачка махорочного дыма. Несчастный Шнырь, жалостливо подползший к ногам дяди Кости, тихонечко подвывал, на него никто не обращал внимания. Неизвестно, о чем там урки негромко переговаривались. «Гудок мешаный», – донеслось презрительное до Семена. Но, судя по всему, дядя Костя развитие дел не торопил.

      Да и не будет он торопиться, дошло до Семена.

      До устья Оби, а тем более Енисея, пароход будет двигаться месяца два.

      Чтобы заполучить Машу, причем так, чтобы эта Маша пришла в руки сама, добровольно, ничем не порченая, дядя Костя не пожалеет сала и времени. Посадить на нож – дело быстрое и нехитрое. Это ученого горца можно в любой момент посадить на нож, а Машу… Зачем? Нравится дяде Косте Маша. Джабраила, пожалуй, даже обязательно посадят на нож. И скоро. Пускай одна поскучает Маша. Дядя Костя взаимную сладость любит.

      Скотина, выругался Семен, вспомнив Дэдо.

      И еще раз оглядел испуганно жавшуюся к стенам толпу.

      Кто был в телогрейке, кто в плаще, кто в отрепьях былого выходного костюма, а кто так просто в потрепанной шинели. Жались испуганно к железным стенам сломанные железными следователями бывшие торговцы, офицеры и кулаки. Купцы и служащие Керенского жались к холодным железным стенам. Подрядчики и единоличники, шпионы всех мастей и шахтовладельцы, героические командиры Гражданской войны, ударники труда и сектанты, бывшие урядники и жандармы, городовые, участники и жертвы еврейских погромов, философы, бывшие анархисты, бывшие казаки, шляпниковцы, эсеры, коммунисты, изгнанные из партии за исполнение религиозного культа, умные люди и тупицы, монахи и колчаковцы, кустари-одиночки, несчастные родственники проживающих в Польше и в Америке злостных эмигрантов, троцкисты и прочее отребье, не желающее работать на счастье диктатуры пролетариата. Совсем недавно они ползали по всяким украинам, как черви, таились, шустрили потихонечку на маленьких кирпичных заводиках,