Операция «Гадюка». Кир Булычев

произошла ошибка.

      Завтракать он не смог. Только похлебал чаю.

      Он постарался взять себя в руки и думать. Спокойно думать. Если поддашься панике – то погибнешь. Так он уговаривал себя, но его слушал лишь махонький уголочек мозга. Все тело бешено надеялось на спасение, придумывало за него черт знает что – может быть, к примеру, тридцать первого работать здесь не положено, такое в тюрьме внутреннее правило —день отдыха! Конечно же, день отдыха.

      «Дурак, – отмечал трезвый уголок в мозгу. – Тебе даже не положено знать, какой сегодня день. Это капитан тебя пожалел. Ведь ты на ноябрьские работал? Работал, давали бумагу...»

      Он стал стучать в дверь, но стучал не очень громко.

      Глазок открылся.

      – Простите, – сказал Лаврентий Павлович, – мне бумагу не принесли.

      – Ждите, – ответил бесплотный голос. Но не отказал.

      Берия ждал долго, может быть, часа два или три. Он считал про себя секунды, но никак не смог считать ровно – то торопился, то заставлял себя тормозить, считать размеренно.

      – Сейчас принесут, – сказал он вслух.

      Никто его не слышал. Он был один на этом свете, один на Земле, остальные померли.

      И когда он, не выдержав, кинулся к двери, она сама открылась навстречу.

      Вошли другой капитан и полковник, здешний начальник, его за эти недели Берия видел мельком и не разговаривал с ним.

      – Сдайте очки, – приказал он, – ремень, ботинки.

      – Почему? Я ничего плохого не сделал.

      – Заключенный номер шестьсот двадцать пять, выполняйте и не заставляйте меня прибегать к мерам физического воздействия.

      Берия послушно снял очки, вытащил ремень из брюк.

      – А как же я без ботинок пойду? – спросил он вежливо.

      – Недалеко идти, – сказал полковник.

      – А когда идти?

      – Скажут, – ответил полковник. И приказал другому капитану унести нетронутый завтрак.

      И когда снова закрылась дверь и он остался без очков, без ботинок – сразу стали мерзнуть ноги, пришлось подобрать их под себя, – им овладело оцепенение. «Проклятые тибетские мудрецы... Никита, как ты поймал меня, Никита! А ведь я должен был с самого начала сообразить, что чем больше я напишу, тем скорее он меня потом прихлопнет. Я знал это, но думал, что обойдется. Все люди так устроены...»

      Он закутался в одеяло и сидел нахохлившись, порой мелко дрожа, порой забываясь в дреме – спасительный сон старался помочь Лаврентию Павловичу, но был хлипок и рвался, как ветхая марля.

      Он не знал, сколько прошло времени и идет ли оно вообще.

      Потом пришел капитан, утренний, Коля.

      Он принес суп и хлеб. И кружку чая.

      – Это обед? – спросил Берия.

      – Считайте, ужин. – В капитане не было жестокости. – Я сменяюсь. А вы поспите.

      – Вряд ли я высплюсь как следует.

      – До утра времени много. Так и с ума сойти можно, – сказал капитан.

      – Я был бы рад.

      – Ну это вы зря, – сказал капитан. – Надо держаться.

      – Сколько до Нового года? – спросил Берия.

      – Думаю, успею до дому доехать.