Операция «Гадюка». Кир Булычев

бросаться? Мы взрослые люди, руководители великой державы...

      – Помолчи, – оборвал его Хрущев.

      «Я совершил ошибку? Я не так сказал? Но в чем? В чем моя ошибка?»

      Он даже не удержался, обернулся, кинул взгляд на закрытую дверь.

      Никита хмыкнул. Он почувствовал страх Берии, и страх ему был приятен.

      Хрущев рассердился на самом деле из-за того, что сообразил, как неправильно ведет себя: дал уцепиться Берии за кончик веревочки, и тот, придя сюда как приговоренный, через десять минут посмел назвать себя руководителем державы. И Хрущев понял, что никогда, ни при каких обстоятельствах не выпустит Берию на свободу, не оставит в живых. На свободе он обязательно отыщет способ отомстить... одному из них на свете не жить.

      Но это не означает, что не следует выжать из Лаврентия все, до последней капли. До этой минуты Лаврентий давал показания на гласном суде, где имел возможность и желание, даже под угрозой смерти, таить важные и, может, решающие для СССР факты. Надо это изменить.

      – Лаврентий Павлович, – сказал Хрущев, – ты приговорен к смерти, я ничего не могу тебе обещать. Уж очень велики твои преступления перед партией и народом. Но я полагаю, что тебя еще рано казнить. Ты еще можешь пригодиться партии.

      Никита Сергеевич сделал паузу, и Берия нарушил ее:

      – Я готов выполнить любое задание партии.

      – Да помолчи ты, не во вражеский тыл с бомбой посылаем. Задание твое – остаться в этом подвале.

      – Зачем?

      – Чтобы окончательно разоружиться... Потому что сейчас ты даже смерти недостоин.

      – Я готов, – поспешил сказать Берия.

      – Мне интересно узнать, – Хрущев проговорился, нарушив правило – говорить только от имени партии, – в какие отношения вступали за спиной у партии некоторые члены Политбюро, какой заговор они готовили... если, конечно, они готовили какой-нибудь заговор.

      – Кого именно ты имеешь в виду, Никита Сергеевич?

      – А ты подумай, кто замышлял, кто устраивал заговоры, ты скажи всю правду партии. И если в наших рядах есть невиновные, то на них не следует напраслину возводить. Ни в коем случае. Меня интересует только объективная информация. Мы, как ты знаешь, решили восстановить ленинские нормы партийной и общественной жизни.

      – Я сам настаивал...

      – Помолчи. И поэтому совершенно недопустимы наговоры на верных сынов и дочерей нашей партии. За это мы будем беспощадно карать, товарищ Берия.

      Что за оговорка!

      – Но если вы знаете нечто важное, государственно важное, то придется вам об этом рассказать. Понял?

      Хрущев поглядел в глаза Берии – получилось неубедительно: Хрущеву не удалось вогнать себя в истинно гневное состояние.

      – Как конкретно, понимаешь... это делать будем? – спросил Берия.

      – Конкретно – сядешь и напишешь. И не то, что в бумаженциях, – это мы уже изучили. Конкретно, по именам, никого не жалей. И если знаешь что обо мне – пиши, говори, невзирая, понимаешь?

      – А мне бумаги не дают, – сказал Берия. Это был не самый умный ответ, даже глупый, но Хрущеву он понравился.

      –