Проходящий сквозь стены. Александр Сивинских

Судя по его довольной роже, ночное бодрствование оказалось плодотворным. – Кофе, круассаны, камамбер и рошфор. Всё, что вы, французы, любите на завтрак.

      – Да какой я, к лешему, француз.

      – И то верно. Тогда – квашеная капуста, гречка и квас.

      – Эфенди, – тоскливо сказал я. – За последние двое суток мне удалось проспать в общей сложности часа четыре. Поэтому чувство юмора атрофировалось у меня полностью. Если про кашу и квас – шутка, считайте, что я рассмеялся. Если же серьёзная альтернатива кофе и круассанам, то пусть лучше будут все-таки круассаны. С шоколадным кремом.

      – Гы, – довольно сказал Сулейман. – В смысле: бьен[10].

      Слегка посвежевший после холодного умывания, я вошёл в кабинет, неся в опущенной руке остатки «Борисфена». Никаких следов ночных безобразий. На кофейном столике парит огромная джезва, стоит корзиночка с рогаликами, маслёнка, кувшинчик для сливок, розетка с колотым сахаром. Две чашки, два блюдца, две ложечки. На маслёнке – изукрашенный бухарский нож, давний предмет завистливых воздыханий Железного Хромца Убеева. За столиком, сложив ноги по-турецки, восседает радушно жмурящийся Сулейман Куман эль Бахлы ибн Маймун и прочая и прочая. Расчёсанная шёлкова бородушка – во всю грудь. Кудрявится.

      – Садись, дорогой, немножко кушай, пожалуйста.

      Я опустился на пушистый, как шуба персидского кота ковёр, поёрзал, устраиваясь, и принялся молча есть. Раз у шефа прорезался акцент, значит, дела наши на мази. Ну и замечательно.

      – Зачем ты принёс сюда это жалкое пойло? – он потыкал пальцем в коньяк.

      – В кофе накапаю.

      – Убери, пожалуйста. Неужели мы лучше не найдём? Вот, посмотри, – он жестом факира сунул руку под халат, – «Камю». Очень неплохой «Камю». Почти твой ровесник. Семнадцать лет выдержки и куча регалий. А вообще-то, к спиртному привыкать не стоит. Даже в малых дозах.

      Обе бутылки растаяли в воздухе. Я обречённо вздохнул.

      Сулейман налил себе кофе, закатывая от удовольствия глаза, сделал первый крошечный глоток. Пряча усмешку, покосился на меня и пробормотал: «Шарман!»

      Я сосредоточенно жевал рогалик.

      Когда его чашка опустела (я приканчивал вторую), он несколько раздражённо поинтересовался:

      – Э, дорогой, разве тебе совсем не интересно, чем старый ифрит занимался, пока ты там храпел во всю Ивановскую?

      – Помнится, не моё это дело.

      – Ах, ах, какой обидчивый юноша, да?

      – Нет, эфенди, – сказал я. – Просто мне действительно не хочется знать подробностей. По вашему лицу вижу, что порядок полнейший, всё в ажуре. А какими путями сия радость была достигнута… – Я мотнул головой. – Да вы ведь и сами не скажете.

      – Всего, конечно, не скажу, – посерьёзнел он. – Но кое-что тебе знать следует. Алеф, то бишь первое. Этой ночью погиб не только Сю Линь, но и его дядюшка.

      – Ого!

      – Несчастный случай. Господин Мяо, пребывая в лисьей шкуре, мышковал на своих излюбленных угодьях где-то в районе Синих Столбов. Угодья охраняются как целомудрие султанской

10

Хорошо (фр.).