Камергерский переулок. Владимир Орлов

а течение Куросио стало слизью. Соломатин сумел все же оттопырить веко, свет был полуденный. „Надо хоть бы и доползти до туалета, доползти, иначе случится пошлость…“

      Получив облегчения и саданув пакет грейпфрутового сока, Соломатин установил, о чем можно забыть и о чем нужно вспомнить. Забыть следовало об издевавшимся над ним в запоздало-утренних дремотах карлике Дью, а вспомнить о том, с кем он пил, где и почему. Лишь после трех стаканов колониального чая «Гавайский закат» Соломатин сообразил, что некий наглец Дью, в клоунском наряде или просто идиотском, дергался вблизи него не только в унизительной дремоте, но и в освещенной лампами реальности, и на нем были – в мае – валенки с калошами.

      Нет, не на нем. А на злодее. Дью говорил глупости, дерзил, был противен, но его, Соломатина, не поил. Дью даже разбудил Соломатина и направил его в туалет. То есть это был уже утренний карлик Дью, а не вчерашний, клоунский. Но вчерашний-то где-то дергался. Так. В переулке. Столешниковом. Куда он, Соломатин, вообразив себя удачливым балбесом, ехидным созерцателем, отправился по сладкоголосому призыву. Что он там получил? Была с усилиями осмотрена сумка (донес все-таки до крепостных дверей, донес!), и в ней обнаружились приобретения – Личный номер участника Финала. С ним была сцеплена невнятная расписка о получении с г-на Соломатина 297 рублей в качестве изначального взноса за мексиканско-американский справочник «Поливание кактуса». Блин, разъярился Соломатин, не этот ли злодей в валенках с калошами и подзадорил его выкинуть триста целковых? Найти эту сволочь и раздавить, как Дью!

      Однако ведь вчера не раздавил. Вышел из дома герой героем, а вернулся мелким грешником…Так. Стоп. Где прозвучало – «мелкий грешник»? В какой-то забегаловке недалеко от Столешникова, куда и завлек его обладатель валенок, приговаривая: «Укроемся в Щели!» От чего укроемся, в какой Щели? «Была бы баба ранена, – орал кто-то рядом, – но шел мужик с бараниной!» Независимым и чуть ли не всесильным полагал себя поутру Соломатин, иронистом холодным, а оказался управляемым чужой волей, ведомым, уведенным в укрытие, в Щель, где в него влили отраву, а перед тем причислили (вроде бы с состраданием) к мелким грешникам. Кто же был ведущим очумелого ведомого? Кроме его обуви ничто не возвращалось зрительным рядом в голову Соломатина. В валенках с калошами отправляли чиновники и эстеты наших зимних олимпийцев в мормонскую столицу. Олимпийцев…Опять же стоп!

      Имя. Надо вспомнить имя, именем пригвоздить злодея к реалиям быта, и, известное дело, личность его потеряет силу, и чары развеются. Серафим Туликов! Какой Серафим Туликов? Звонить следовало в Кащенку с самодонесением. Нет, звонок отменим. Три недели мучил Соломатина вопрос кроссворда: «Композитор. Авторпесни „Ленин в тебе и во мне“, и вот пожалуйста, ответ явился. Имя у валенок с калошами было странное. Мельхесидек? Мафусаил? Нет, это пророки. Аполлинарий? Нет, но близко…

      Так! Самое время обнаружить дурацкую шкатулку, среднекисловский презент напарника,