К строевой – годен!. Михаил Серегин

отправления естественных надобностей.

      Прошло вряд ли больше часа, и к камере кто-то подошел.

      Леха повернул голову.

      Плотный мужчина с весьма тяжелым подбородком был одет в черную кожаную куртку, армейские штаны и высокие армейские ботинки. Ни шапки, ни кепки на его лысой голове не было. О звании его можно было только догадываться, Леха все равно в погонах не разбирался. Так уж получилось.

      На арестанта смотрели черные колючие глаза. Смотрели пристально, не моргая.

      «Чего пялится? Я вроде не обезьяна».

      – Чего встал, проходи давай.

      Только теперь мужик моргнул.

      – Да-а-а, – протянул он, разглядывая места крепления решетки, закрывавшей окно, – такого пациента я не припомню.

      – Это что, больница?

      Лысый перевел взгляд на погнутые прутья клетки.

      – В некотором роде.

      – Я здоров, – Леха поднялся и подошел к мужику. Тот благоразумно отошел на шаг.

      – Я вижу. Работать хочешь?

      – Я служить приехал.

      – Ну так надо же с чего-то начинать, – военный достал ключи и отпер камеру. – Пойдем, Простаков, покажу тебе фронт работ.

      – Вы знаете, как меня зовут?

      – Выходи. И как зовут, тоже знаю.

      Из соседней камеры он выпустил еще пару воинов. Два каких-то бледных, чем-то напоминающих водоросли солдата молча показались в общем коридоре. Увидев Леху, оба дружно оскалились, показав желтые зубы.

      «Ну и глаза у них. Блестящие, широкие, зрачки маленькие».

      У одного черные круги под глазами. У другого губа рассечена, кровь едва запеклась.

      – Привет, запашок, – произнес обладатель отеков, застегивая фуфайку.

      – Разговоры! – рявкнул лысый. – В колонну по одному, за мной шагом марш. Улиткин, Баров – конвой!

      Леха нахмурился. Он не знал значение слова «запашок», но ничего хорошего от подобного приветствия не ждал.

      Из караулки вышли двое солдат со штык-ножами. Оба ненамного ниже Лехи. Рожи угрюмые, раздраженные.

      Завидев охрану, двое из соседней камеры быстренько встали один за другим. Леха определился последним.

      Вышли на улицу. Как оказалось, к отдельно стоящему зданию дивизионной гауптвахты подъехала машина, доверху нагруженная белым силикатным кирпичом.

      – За работу, – грубо скомандовал лысый. – Целый кирпич ложить в стопки, сюда и сюда, бой в сторону, сюда.

      Отдав приказание, командир без определенного звания удалился. Караульные тут же сели на здоровенный пень, оставшийся от когда-то росшего большого дерева, и закурили.

      Двое бледных немедленно подошли к Лехе.

      – Ты откуда? – спросил один, сплевывая сквозь зубы прямо на Лешкины старые ботинки. Случайно, наверное, получилось у него.

      – Красноярский край, – солидно ответил Простаков, подпирая одной рукой бок.

      – А мы самарские, местные, понимаешь? – подключился к разговору второй, с разбитой губой. – Иди у караульных сигаретку попроси.

      – Я не курю.

      – Зато я курю, а мне не дадут. Я уже спрашивал.

      – Так работать же