Сахар на дне чашки. Повесть, рассказы. Мария Каменецкая

в рот не лезет, – сообщила мать с набитым ртом. – По телевизору интересные передачи были. Оказывается, есть специальная метода – за месяц можно выучить десять языков. Надо попробовать тебе.

      – Ага.

      – Ага-ага. Когда ж ты уже порадуешь мать.

      Лиза сполоснула тарелку, налила себе чаю.

      – Отец звонил. На границе застрял, говорит. И чего они там возят, что их держат по трое суток?

      – Это не они, это наша таможня.

      – Не знаю, вечно ты его защищаешь, короче, скоро будет. Глянь, Лизон, что купила.

      Недавно Лизина маман увлеклась искусственными цветами, так что по квартире были расставлены букеты из пластиковых роз и бумажных хризантем. Сегодня к искусственным цветам мать добавила пластмассовые красные яблоки – украсила ветхое трюмо в прихожей.

      – Ну! – сказала мама, – Красота!

      – Фу! – отрезала Лиза, – Кошмар! Ты хоть, не знаю, посмотри журналы по интерьеру.

      – Вот сама и смотри!

      Еще немножко – Лиза отлично знала сценарий – и мать понесет на слезы. Она подожмет губы, пойдет трагическими пятнами и, наконец, разрыдается: «Стараюсь-стараюсь, а в ответ что слышу. Вот сама и украшай, как хочешь, я не против, я только рада буду, если хоть кто-то поможет».

      Действительно, мать краснела и пухла, как комар, напившись крови.

      – А ведь от вас только слышишь «фу» да «фу», а я так надеялась – будет муж-кормилец-помощник, будет доча-умница-помощница-красавица…

      Не выдержав, Лиза метнулась к себе в комнату и хлопнула дверью: от картошки мутило, да и от остального тоже.

      В квартире у Мишы было тихо; у них почти всегда было тихо. Родители любили роскошь и излишества, но на домашнем общении экономили – дома отдыхали. Миша кинул ключи на трехногий столик в прихожей, объявив о своем возвращении. Ноль эмоций.

      Тихо тикали дубовые часы, откуда, по преданию, должна была и кукушка вылетать, только Миша ее ни разу не видел. Побулькивала мультиварка на кухне; на такой блестящей металлической кухне, что куда ни глянь – наткнешься на свое отражение.

      В гостиной работал телевизор, тоже, конечно, тихо: на экране почти беззвучно сражались боксеры. Из-за кожаной спинки дивана торчала отцовская макушка, из-за подлокотника массивного кресла выглядывала рука матери.

      – Привет, – сказал Миша.

      Макушка вроде бы кивнула, рука помахала.

      – Овощи сейчас будут, – вполголоса сообщила мать.

      – Сыт. Спасибо.

      – Тогда я выкину, – так же тихо и бесстрастно отозвалась мать.

      Миша не выдал никакой реакции, ушел к себе, плюхнулся на кровать, не переодеваясь. Кивнул, как обычно, портретам на стене: Ницше, Керуаку, Конан Дойлу, Хантеру Томпсону, Бегбедеру и Мураками, – с четырнадцати до восемнадцати Мишу здорово колбасило. Из-за портретов на стене Мишу в свое время называли девочкой с томиком стихов, интеллектуалом с хвостиком, фанаткой и т. п. Сейчас-то Миша повзрослел и мог справиться уже без этих ребят, но как-то неловко было скручивать портреты и куда-то запихивать: