Лебединая песнь. Ирина Головкина (Римская-Корсакова)

понял, что она все-таки не захотела принять его на дому и таким образом нашла выход, но понял также, что разговор об осколке не был только предлогом в ее устах и что к его здоровью она по старой памяти не могла отнестись безучастно. Поблагодарив ее, он спросил:

      – Елизавета Георгиевна, вы помните мою фамилию?

      – Да, князь Дашков. – Елочка умышленно употребила титул.

      – Cidevant[84] прибавьте! Так вот теперь по документам я уже не только не князь, но и не Дашков, а всего-навсего Казаринов. С того времени я так и застрял под этой фамилией. Выявить свое подлинное лицо – значит попасть снова в лагерь, если не на тот свет. Признаюсь, пока еще не имею желания. Это все надо держать в очень строгом секрете.

      – Я понимаю, – сказала она очень серьезно.

      После нескольких слов, уточнявших время и место встречи, они простились. Входя в подъезд, она еще раз обернулась на него, он тоже обернулся и, встретившись с ней взглядом, поднес руку к фуражке. Этот офицерский жест заставил сладко заныть сердце Елочки; институтская влюбленность в гвардейскую выправку, в пустое движение еще уживалась в ней рядом с культом благородства, рядом с сестринским состраданием и мистическими чаяниями и еще вызывала затаенный девичий трепет во всем ее существе.

      Она вошла в свою комнату и в изнеможении бросилась на кровать. «Жив! Нашелся! Узнал! Пришел ко мне! Я буду его видеть! Господи, что же это! Могла ли я думать, собираясь на концерт здесь вот, в этой комнате, что меня ждет такое счастье!» Она вдруг бросилась на колени перед образом:

      – Господи, благодарю Тебя! Благодарю, что Ты спас его! Благодарю за эту встречу! Ты справедлив – теперь я знаю! Ты видел мою тоску, мое одиночество, мою любовь! Ты все видел! Не знаю, какой Ты, Господи! Такой ли, как учит Церковь, или такой, как пишут индусские мудрецы, но Ты велик и мудр, а любовь к своим созданиям Ты мне дал почувствовать на мне же самой. Ты дал мне сегодня так много, так много! Ради одного такого вечера стоит прожить жизнь!

      Порыв прошел, она опустила сложенные руки и опять задумалась.

      Соловки! Святое, многострадальное место со славным историческим прошлым. Древняя обитель, окутанная то снегом, то белыми ночами, омытая студеным заливом. Белые стены смотрятся в холодную воду. Еще со времен Иоанна Грозного ссылали туда опальных бояр[85], которые жили, однако, настолько весело, что игумены посылали царям отчаянные грамоты с просьбами взять от них бояр, которые образом жизни соблазняют братию. Этот монастырь рисовал Нестеров[86] на картине «Мечтатели»: белая ночь, белые стены, белые голуби и два инока – старец и юноша – на монастырском дворе грезят о подвигах подвижничества. А вот теперь этот монастырь стал местом крестного страдания русской интеллигенции. Коммунистическая партия и Сталин пожелала устроить «мерзость запустения на месте святом». Они разогнали монахов и место спасения превратили в место пыток… О каких только ужасах, творящихся там, не шептались втихомолку испуганные люди… Она видела раз это место во сне – вот эти самые

84

Бывший (франц.).

85

Эпоха Иоанна IV Грозного скорее отмечена деятельностью Соловецкого игумена Филиппа (Колычева), позднее митрополита Московского и всея Руси. Филипп выступил против опричного террора царя, за что был лишен сана, выслан в тверской Отроч Успенский монастырь и там убит. Позднее причислен к лику святых как святитель Филипп Московский.

86

Михаил Нестеров посетил Соловки в 1901 году и под впечатлением от увиденного написал целый ряд работ.