Третье пришествие. Алексей Барон

Петрович, сдается, вы не поняли. Я про евро говорю.

      – Евро так евро. Чего непонятного?

      – Так в неделю же, господин советник.

      Тут я решил уважить Остапа Ибрагимыча.

      – А пусть будет десять. Для ровного счета. Только идите, идите поскорее! Компьютеры уже дымятся. Вас дожидаючи.

      – Кормежка за счет заведения? – несколько оторопело спросил гражданин Левитин.

      – Сударь, наносите оскорбление Алисе Георгиевне. Полный пансион. Только чур, без моего ведома отсюда ни ногой. И зубы на замок.

      – Ага. Замок, полный пансион. И сколько нам хлебать баланду?

      – Месяца четыре. Ну, может быть, четыре с половиной.

      – А не больше? – заподозрил Фима.

      – Это уж вряд ли, – с большой убежденностью заверил я, глядя на хмурые облака за окном.

      – Законы нарушать придется?

      – Это еще зачем? Если будет мешать какой-то закон, то мы его изменим. По-моему, так лучше.

      – Вот это приятно, – сказал Фима. – Мне многие законы мешают.

      – Глядишь, и ам-амнистию заработаем, – сказал Дима.

      – Все возможно, – обнадежил я. – Россия – страна внезапная. Уж если полюбит, то держись.

      Дима взглянул на меня почти трезвым взором.

      – А конец у вашей сказки будет счастливый, Владимир Петрович?

      Я поднял глаза к итальянскому подвесному потолку с копиями фресок Микельанджело Буанаротти. Фрески изображали Страшный Суд.

      – Вот этого, братцы, не знаю. Не от меня зависит. И даже не от президента. Только от него, – я кивнул на фрески.

      – З-звучит песс-симис… – заметил Дима. – Как-то так звучит.

      – От хорошей жизни еврея на небеса не позовут. Что, Владимир Петрович, здорово припекло?

      – Будь здоров.

      – Всеобщий конец наступает?

      – Всего лишь общий, – бодро заверил я.

      – Вот этого не надо, – сказал Дима. – Не надо общего конца, Владимир Петрович. Давно установлено, что каждому достаточно своего. Максимум – одного на двоих. Пардон, Алиса Георгиевна.

      – Видимо, вы еще не успели привыкнуть к перемене общества, – снисходительно сказала АиЗ. – Неожиданно получилось.

      Дима поморщился.

      – Вряд ли смогу перевоспитаться, ваше величество.

      – Почему? Вы же сумели бросить наркотики.

      Дима закашлялся.

      – Кажется, я могу идти? – спросил Терентьев.

      – Ступайте, голубчик, ступайте, – милостиво позволил Фима, роясь в звездно-полосатой авоське. – Уморились, небось, нас задерживаючи… Царь Соломон, да где же мои очки? Неужели опять в холодильнике?

      – Давно ты в тю-тюрьму не собирался, – добрым голосом сказал Дима.

      Фима немедленно побагровел.

      – Эта шутка надоела мне лет пятнадцать назад!

      – У вас минус три слева и минус два с половиной справа? – спросила АиЗ.

      Все уставились на нее. Фима покрутил головой, будто ему расстегнутый воротничок жал. Да и мне жутковато стало.

* * *

      На втором этаже оба уткнулись в экраны. В курс дела вошли быстро.

      – Ой, мама родная…

      – И папа