Смертельная ртутная ложь. Жалкие свинцовые божки. Глен Кук

Поблагодарив меня за завтрак, советы и помощь, она направилась к выходу. Я совсем размяк под влиянием ее очарования. Когда я пришел в себя, она была уже в дверях.

      – Эй! Подождите! Вы же не представились.

      Она рассмеялась:

      – Чэстити[1], Гаррет. Чэстити Блейн.

      Все еще смеясь над моим дурацким видом, она выскользнула на улицу и прикрыла за собой дверь.

      22

      Днем в «Домике радости» Морли довольно уныло. В последнее время он открыт круглые сутки – Морли из чувства ложной гражданственности решил, что сено и зерно должны быть доступны всем в любое время дня и ночи. Меня это очень обеспокоило. Заведение может начать привлекать к себе лошадей.

      Я пригласил себя к стойке бара:

      – Приготовь мне бифштекс с кровью, Сарж. И дай знать Морли, что я здесь.

      Сарж хрюкнул, поскреб внизу живота, поддернул штаны и задумался, вместо того чтобы приступить к делу. Мысли высказывались вслух и сводились к следующему: почему, собственно, я полагаю, что Морли хоть на ломаный грош интересует, где я нахожусь, – здесь или в преисподней, на давно уготованном мне месте.

      – Тебе, Сарж, стоит открыть школу хороших манер для юных леди из высшего общества.

      – Вали в задницу. Щас все сделаю.

      Я уселся за стол. Мой бифштекс прибыл раньше, чем Морли. Это был слегка недожаренный толстый кусок первоклассной вырезки. Вырезки из баклажана. Мне удалось затолкнуть кусок в глотку, задержав дыхание и зажмурившись. Не так плохо, если на него не смотреть и не нюхать.

      Из кухни возник Рохля – один из дружков Саржа. Из-под расстегнутой рубашки на полфута свисало покрытое черной порослью брюхо. Он остановился и громогласно высморкался в фартук. На его шее на веревочной петле болтался какой-то ключ.

      – Что это за хреновина, Рохля? – поинтересовался я. – Запираешь двери, чтобы клиенты не смылись? Почему бы просто не привязывать их к стульям?

      – Я, Гаррет, теперь здесь главный виночерпий.

      Самые страшные мои подозрения начали оправдываться. Их подтверждало и обоняние, не только слух. Дыхание Рохли было насыщено винными парами. Парень явно нелегально прикладывался к запасам хозяина.

      – Морли говорит, нам надо заиметь более классных посетителей.

      Видимо, прошли времена, когда Морли почитал за счастье заманить в свое заведение дюжину уголовников.

      – Ты, Рохля, самый подходящий человек для этого.

      – Вали в задницу.

      У этих ребят, похоже, был один учитель риторики.

      – Хочешь винца, Гаррет? У нас тут по счастливой случайности кое-что имеется, может, не такое клевое, как «Намбо арсенал», но все же…

      – Рохля!

      – А?

      – Это всего-навсего испорченный виноградный сок. То, что называют вином, – всего лишь прокисший сок. Мне плевать, как ты его именуешь: «сухим», «мокрым» или как-то еще. Ты можешь до Судного дня вести со мной снобистские беседы о вине, но это не изменит главного. Только посмотри, как превращается сок в отвратительное пойло. В нем начинают развиваться плесень и всякая

1

 Chastity (англ.) – невинность, девственность.