Вспомни меня. Книга 1. Виктория Мальцева

Рыжая. – Что если это наркотик, и ты сейчас введёшь ей слишком большую дозу? Тогда она гарантированно умрёт. А аллергическая реакция не всегда фатальна, она ещё может отойти. Вот, смотрите, и дергаться уже перестала.

      – Наркотики не бывают в капсюлах!

      Умник раздражён. Он явно не верит в версию наркотика.

      – Мы теряем время, – говорю я. – Если это лекарство, она должна принять его вовремя, иначе и оно не поможет.

      Умник надламывает капсулу и набирает полный шприц.

      – Вот, – протягивает мне. – Коли.

      От вида маленького шприца в моей руке я покрываюсь мурашками. Потом меня бросает в жар, и на мгновение я даже задумываюсь, не может ли и у меня быть аллергической реакции?

      – Коли! – приводит меня в чувство Рыжая. – Если она не очухается после этого, мы будем наверняка знать, что во второй капсуле кайф! – подмигивает.

      Ну, у каждого свои недостатки, думаю. Мне вот ещё нужно понять, что ещё кроме отвращения к чужим телам и прикосновениям, прячется в моей голове.

      Я ввожу иглу в её вену вод наклоном, постепенно выдавливаю из шприца лекарство. Аккуратно вынимаю и кладу на траву. Шприц нужно во что-то завернуть, в широкий лист, например, где-то спрятать, лучше закопать. Откуда в моей голове это желание – сейчас раздумывать некогда.

      – Ну, теперь ясно, кто из нас медсестра, – снова подначивает меня Рыжая. – Я вот, например, понятия не имела, куда это засовывать и как.

      Действительно. Когда мне поручили сделать инъекцию, я даже не задумалась о том, как это делается.

      – Может, я врач? – спрашиваю себя вслух.

      – На врача ты по возрасту не тянешь.

      – Сколько мне… ну, на твой взгляд?

      – Лет…семнадцать– восемнадцать. Ну, в крайнем случае, девятнадцать. Но не больше.

      – В семнадсять она не может быть медсесьрой. В восемнадцать и девятнадцать тоже. А есьли это сосиальный эксперимент, то все мы – совершеннолетние. Её кто-то научил. Кто-то… из близких.

      Близкие…

      Об этом я много думала в последние дни, вернее, ночи. К трём утра обычно так сильно холодает, что я всегда просыпаюсь, и уснуть обратно уже практически нереально – слишком сильно бьёт дрожь. Что интересно, мёрзнем все, но никто ещё не простудился.

      Родители. Кто они? Есть ли они? Живы ли они? Есть ли у меня братья и сёстры, или я одна? Был ли у меня парень? Любили ли меня? Почему мне невыносимы чужие тела? Что со мной не так?

      Цыплёнок открывает глаза часто, поэтому момент, когда он становится осознанным, мы пропускаем.

      – По крайней мере, она больше не задыхается и не дёргается, – говорю. – Значит, мы всё сделали правильно.

      – Или она скоро окочурится, – не унимается Рыжая.

      – Посему ты такая? – наконец, не выдерживает Умник.

      – Какая?

      – Жестокая, – уточняю я.

      Рыжая на пару секунд задумывается, но ответить не успевает.

      – Ребята… – слышим мы шипение вместо голоса.

      – Уф, ну Слава Богу! – подскакивает Рыжая.

      – Ка-а-ак ты? – Умник хватает её ладонь