Севастополь в огне. Корабль и крест. Юрий Суходольский

в таз и поднялась на ноги.

      Биля молча смотрел на сына, словно ожидая от него ответа. Яков достал из поясной сумки пропитанный кровью платок и кинул его на скамью так, чтобы он развернулся На тряпке лежал большой палец с широким медным кольцом, вросшим в него.

      Ольга бросила взгляд на платок и сразу отвернула голову.

      – Мать, выйди, – спокойно сказал Биля.

      Ольга молча забрала таз с кровавой водой и пошла к двери. На пороге она попробовала задержаться, но муж одним взглядом повторил свою просьбу. Ольга толкнула спиной дверь и вышла в сени.

      Отец и сын остались в горнице вдвоем. Биля подошел к стене и снял с нее тяжелую плеть, рукоятка которой была окована серебром.

      – Батя, за что? – спросил Яков.

      – Али не знаешь? Кутерьму какую поднял на весь курень! Рано тебе пластуном-то зваться!

      Яков опустил глаза, сбросил со скамейки платок с отрезанным пальцем и лег на нее. С его ноги закапала на глинобитный пол розовая вода.

      – Не гордись, сын, не ходи днем, знай пластунскую погоду! – проговорил Биля, дважды сильно ударил Якова плетью и повесил ее на место. – Ладно, будет с тебя.

      Ольга облегченно вздохнула и сдвинулась со своего наблюдательного пункта, расположенного за дверью. Она сделала это совершенно бесшумно, но Биля заметил её. Это была даже не улыбка – просто что-то изменилось на секунду в его серых глазах. Словно порыв ветра пробежал по глубокой воде озера и сразу стих.

      Яков приподнялся, сел на скамью и едва заметно поморщился от боли.

      – Запомни, лисий хвост – волчья пасть. Не видели, как пришел, не чуяли, как ушел. Дай ногу посмотрю, – сказал Биля и, как только что Ольга, опустился перед сыном на колени.

      Увидев, что гроза миновала, мать вошла в хату и остановилась на своем обычном месте, рядом с печью.

      Биля умелым движением пальцев прошел по ноге до колена. Яков снова поморщился.

      – Здесь? – спросил отец.

      Тот согласно кивнул.

      – Сегодня мазь сделаю. Травки у меня собраны. В две недели здоров будешь, – сказал Биля. Ольга кивнула на отрезанный палец, лежащий на глинобитном полу: – Дрянь-то эту выкинули бы со двора!

      – Выкинем. Дед его головы по четырнадцатому году из-за Кубани-то носил. А он только вот кутерьму подымает… – Биля обернулся к Якову и задумчиво заметил: – Кольцо взводное прибереги.

      На небольшой деревянной подставке, воткнутой в недавно оттаявшую землю, белело куриное яйцо. Над станицей гудел благовест. На всем скаку шагах в десяти от подставки пронесся на кауром жеребце Вернигора с пистолетом в руке. Он выстрелил, и яйцо разлетелось, окрасило желтым и белым черную проталину.

      Из церкви выходили толпой нарядные казаки и казачки, среди них и Биля с Ольгой.

      По станичной площади тем временем летала на дорогих, многосотенных конях куренная молодёжь. Первым среди них был Яков.

      Вдруг из толпы выступила зеленоглазая румяная девушка с русыми косами и кинула перед ним сильной