Хельмова дюжина красавиц. Ведьмаки и колдовки. Карина Демина

все как прежде.

      Очередная свара Богуславы и Габрисии, которая, растеряв былую невозмутимость, расплакалась. И в слезах убежала в свою комнату; прочие же красавицы сделали вид, что ничего-то не заметили. А может, и вправду не заметили?

      Эржбета писала.

      …Ядзита, как и прежде, занималась вышивкой…

      …Богуслава, растревоженная ссорой, мерила комнату шагами…

      …Лизанька читала очередное послание, которое то к груди прижимала, то к губам, и вздыхала этак, со значением…

      …Мазена, устроившаяся в стороне, тоже читала, но книгу в солидном кожаном переплете.

      – Я… я больше не собираюсь молчать! – Габрисия появилась в гостиной.

      Гневливая.

      И глаза покраснели от слез… способна ли матерая колдовка плакать?

      – Пусть все знают правду!

      – Какую, Габи? – Богуслава остановилась.

      …одержимая?

      …об одержимых Себастьян знает не так и мало. Случается человеку по воле своей впустить в тело духа. Думают обычно, что справятся, верят, а после, когда оно бедой оборачивается, то удивляются тому, как же вышло этакое… и ведь началось все с того самого приворота.

      Дура…

      …и надо бы скрутить, сдать жрецам, авось еще не поздно, заперли бы, замолили, вычистили измаранную прикосновением тьмы душу.

      Нельзя. Не время еще.

      – Ты моего жениха увела!

      – Помилуй, дорогая, не я увела. Он сам не чаял, как от тебя спастись… ты была такой… страшненькой… но с претензией. – Богуслава смерила соперницу насмешливым взглядом.

      А ведь не переменилась. Не то чтобы Себастьян так уж хорошо знал ее – прежнюю, но сколько ни приглядывался, странного не замечал.

      Не ошиблась ли Ядзита?

      Вышивает, словно не слышит ничего; и прочие красавицы ослепли, оглохли… нет, не оглохли, прислушиваются к ссоре, любопытствуют.

      – Да и кому интересны дела минувших дней. – Богуслава расправила руку, глядя исключительно на собственные ногти. Розоватые, аккуратно подпиленные и смазанные маслом, они тускло поблескивали, и Себастьян не мог отделаться от ощущения, что при нужде эти ногти изменят и цвет, и форму, став острее, прочнее, опаснее…

      …аж шкура зачесалась, предчувствуя недоброе.

      – Никому, – согласилась Габрисия, мазнув ладонью по пылающей щеке. – Куда интересней, как ты с единорогом договорилась, дорогая…

      Мазена закрыла книгу.

      А Эржбета оторвалась от записей, Лизанька и та письмо, едва ли не до дыр зачитанное, отложила.

      Интересно получается.

      – Панночка Габрисия, – Клементина, по своему обычаю державшаяся в тени, выступила, – вы осознаете, сколь серьезное обвинение выдвигаете против княжны Ястрежемской? И если окажется, что вы клевещете…

      – Я буду очень удивлена, – вполголоса произнесла Ядзита. Игла в ловких пальцах ее замерла, но ненадолго.

      – Я обвиняю Богуславу Ястрежемску в обмане и подлоге. Она давно уже не невинна… – Габрисия разжала кулаки. – Четыре года тому