Хельмова дюжина красавиц. Ведьмаки и колдовки. Карина Демина

светит, птички за окошком надрываются… день новый, радостный… а она развалилась, пузыри пускает, ладно бы и вправду девицей была, а так…

      Чего страдать?

      Нечего.

      И Евдокия решительно встала.

      …о кольце она не сразу вспомнила, а вспомнив, удивилась тому, что кольцо это впору пришлось. Сидело на пальце что влитое, знай себе камнем подмигивало.

      Евдокия камень потрогала: теплый. Заговоренный, что ли?

      …а все маменька с ее женихами…

      Вот к чему приводит неуемное родительское стремление дочернюю жизнь устроить!

      Прохладная водица не уняла душевного волнения, породив новое беспокойство. Вернется Лихослав аль нет? Если колечко оставил, то вернется… небось такими вещицами не разбрасываются… и что скажет? Как ему-то в глаза смотреть?

      Ладно, если бы Евдокия себя соблазнить позволила, хотя и за это стыдно, приличные девицы так себя не ведут… нет, Евдокия давно уже смирилась, что неприличная… и вообще, ей бы мужчиною родиться… маменька вот тоже так говорила…

      Небось точно взялась бы за розги, а то и за ремень кожаный, крученый, им дурь из девичьей головы выбивая…

      …и что он теперь думать станет?

      Известно что…

      …распутная девка… гулящая… таким вот и ворота дегтем мажут, и окна бьют, и косы стригут, чтоб честных людей в заблуждение не вводили.

      Евдокия замерла. Косы стало неимоверно жаль. Единственная красота – и той лишиться…

      – Дуся! – Аленка, как обычно, вошла без стука. – С тобою все ладно?

      – Все. – Евдокия решительно за косу взялась – нет, не резать, но заплетать.

      – Врешь.

      – Вру, – призналась она, сражаясь с лентой. Вот диво, прежде-то коса сама собой плелась, руки знали работу, и сама она, привычная, скорая, успокаивала. Теперь путаются прядки, а лента выскальзывает. – Я… я, кажется… замуж выйду.

      Сказала и ленту выпустила.

      А гребень и того раньше упал. Евдокия же, разом лишившись сил, в кресло опустилась.

      И вправду выйдет…

      – За кого? – Всего ужаса новости Аленка не желала осознавать, но гребень подняла и ленту тоже и, бросив в шкатулку, другую достала – ярко-красную…

      …куда Евдокии такие носить?

      Яркое – это для девиц юных, ей же полагается…

      …да разве она нынешней ночью не нарушила все мыслимые и немыслимые правила, не говоря уже о законах божеских?

      И людских?

      – За Лихослава…

      Евдокия вытянула руку, которая позорно и мелко дрожала:

      – Вот.

      Камень в перстне налился тяжелой непроглядной чернотой.

      – Красота! – оценила Аленка. – Поздравляю!

      И ленту подобрала.

      – Только если вдруг передумаешь, то сразу ему не говори.

      – Почему?

      – Он обидится и колбасу носить перестанет, – резонно заметила Аленка. – Тогда мы умрем с голоду…

      Аргумент был весомым.

      Впрочем, Евдокия не передумает… наверное.

      – Но платье тебе я сама выберу. И остальное