Детство на тёмной стороне Луны. Виталий Матвеевич Конеев

резко повернулся к ней и, исподлобья гладя на неё, свирепо спросил:

      – А ты кто такая?

      Милиционер… а я давно заметил, что он, как и Матвей, постоянно боролся за власть в семье… громко и с удовольствием рассмеялся.

      Сочинять стихи я начал в три года. Мать запрещала:

      – Прекрати коверкать язык!

      Но я продолжал декламировать свои первые стихи. И тогда мать начала смеяться надо мной в присутствии баб и показывать на меня пальцем.

      – Смотрите, дурак изводённый. Говорит на нерусском языке. А видно – идивот.

      Бабы смеялись, и я затихал.

      В четыре года я начал сочинять музыкальные мотивы, но мать вновь нашла способ заткнуть мне рот. А вот когда я трёх – четырёхлетним ребёнком пародировал поведение Матвея, чтобы мать похвалила меня – она смеялась и хлопала в ладоши. Я ходил перед матерью, согнувшись и закинув руки на жопу, кряхтел, почёсывал задницу, плевал на клочок бумаги, бросал в печку и кричал:

      – Не хай!

      Я слышал его злобное, угрожающее ворчание, но рядом со мной была моя мать – защитница. И я не обращал на него внимания.

      Мне было четыре года и десять месяцев, когда мать взяла меня с собой на покос. Мать накосила траву в болотистой низине под высоким берегом. И чтобы добраться до покоса, нужно было долго идти по болоту. Мать несла на себе Кольку, а Матвей нёс меня. Я смотрел только на мать. Она шла по пояс в жиже, осторожно ступая ногами, чтобы не запнуться о коряги, о болотную траву. Я очень боялся, что мать могла утонуть. Она не умела плавать, а я – уже умел.

      Мать остановилась и сказала Матвею:

      – Я пойду сюда, а ты там собери сено.

      Я вывернул голову и безотрывно смотрел, как она уходила по болоту. И я запомнил чувство тревоги за мать. Но я её никогда не слушался, как и брат.

      Кочки были высокие, а на них лежало сухое сено. Между кочками была жижа. Матвей быстро вынес на поляну из кустов грабли и вилы. Грабли он протянул мне.

      – Давай, Витька, работай. Все должны работать.

      И этот ублюдок начал подгонять меня вилами. Тыкал в спину. И шёл за мной, когда я, торопясь и падая между кочками, да ещё босоногий, сгребал сено в кучки.

      Потом Матвей побросал мои кучки в более крупные кучки, ушёл в кусты и лёг там спать.

      Я обрадовался, когда раздался пронзительный крик матери:

      – Ты чо наработал, лодырь проклятый?! Разъяби тебя в рот мать!

      – Это не я! – откликнулся в кустах Матвей. – Это Витька!

      Озлоблённая мать разбросала кучки по сторонам, а успокоившись, собрала их в большие копна.

      Матвей мстил матери очень подло, впрочем, как и все подкаблучники.

      Осенью мать сказала ему, чтобы он снял шкуру с убитой свиньи, чтобы потом сдать её в сельпо и получить за шкуру хорошие деньги.

      Я сидел на корточках рядом с головой свиньи и смотрел, как Матвей злобно морщась, небрежно и быстро начал подрезать шкуру ножом. И нарочно проткнул