Психоаналитическая традиция и современность. Валерий Лейбин

Мысль, отчетливо прозвучавшую в его работе о Леонардо да Винчи, опубликованной еще в 1910 году (Фрейд, 1912, с. 117).

      Это убеждение разделялось им и в последующие периоды теоретической деятельности, свидетельством чего является, например, высказывание Фрейда в предисловии к работе М. Бонапарт о творчестве Э. По, в котором он еще раз подчеркнул: психоаналитическое исследование не в состоянии объяснить гений поэта (Freud, CPW, v. XXII, p. 254).

      Фактически отношение Фрейда к Достоевскому как писателю ограничивается признанием его литературных заслуг. Но вот рассмотрение его в качестве мыслителя-этика сопровождается утверждениями, согласно которым Достоевский как моралист уязвим и бесславен. Он обладал даром проникновения в тайники человеческой души и любви к униженным и оскорбленным, ему был открыт апостольский путь служения людям. Однако, как считает Фрейд, подчинившись мирскому авторитету (царю) и отдавая дань славянофильским умонастроениям, граничащим с русским национализмом, он тем самым проиграл нравственную борьбу и упустил возможность стать освободителем человечества.

      Фрейд не обсуждает подробно вопрос, связанный с рассмотрением «слабостей» Достоевского как моралиста. Его суждения о нравственном совершенстве и греховности человека, его покаянии и сделке с совестью заслуживают внимания. Но конечные выводы не представляются убедительными. Они, по сути дела, не подкреплены серьезной аргументацией и свидетельствуют скорее о весьма произвольных допущениях, нежели о реальных фактах, всесторонне и обстоятельно рассмотренных Фрейдом. Разумеется, внутренняя борьба Достоевского с самим собой, сопряженная с размышлениями о добре и зле, преступлении и наказании, вине и раскаянии, жизни и смерти, духовных ценностях и христианских идеалах, боге и дьяволе, отмечена печатью многочисленных сомнений и колебаний, нашедших отражение в его произведениях. Но отсюда вовсе не вытекает заключение, к которому пришел Фрейд и согласно которому Достоевский «присоединился к тюремщикам» и, следовательно, культура будущего не многим будет ему обязана. Напротив, оказывается, что по прошествии времени такие максимы Достоевского, как «высшая гармония не стоит слезинки хотя бы одного только замученного ребенка» и «красота спасет мир», стали императивами культуры, разделяемыми многими представителями человеческого рода.

      Как никогда ранее, эти императивы культуры поддерживают сегодня хрупкое равновесие между бытием и небытием, современной человеческой цивилизацией и угрожающей ей глобальной катастрофой.

      Что касается зачисления Достоевского в стан грешников, то Фрейд ограничивается несколькими замечаниями о мотивации преступных деяний вообще и наблюдаемом среди части исследователей соблазне причислять русского писателя к преступникам на основании насыщенности его романов убийцами, насильниками и иными персонажами, вызывающими у читателя отвращение, негодование, протест. Преступнику свойственны