Улей. Семья Паскуаля Дуарте. Камило Хосе Села

Верно, из психиатрички сбежал!

      Мартин взбешен.

      – Эй ты, послушай!

      Велосипедист, оглянувшись, машет ему рукой.

      По улице Гойи идет человек и читает на ходу газету; мы его видим в тот момент, когда он поравнялся с букинистической лавчонкой под вывеской «Питайте свой дух!». Навстречу ему идет девушка, по виду служанка.

      – Привет, сеньорито Пако!

      Человек вскидывает глаза.

      – А, это ты! Куда идешь?

      – Я домой, сеньорито, ходила проведать свою сестру, ту, замужнюю.

      – Очень хорошо.

      Человек смотрит ей в глаза.

      – А у тебя уже есть парень? Такая красотка, да чтоб была без парня…

      Девушка заливается смехом.

      – Ладно, иду. У меня куча дел.

      – Ну что ж, милочка, до свидания, и не исчезай. Послушай, скажи Мартину, если его увидишь, что в одиннадцать я буду в баре на улице Нарваэса.

      – Хорошо, скажу.

      Девушка уходит, Пако провожает ее взглядом, пока она не теряется в толпе.

      – Походка серны…

      Пако, сеньорито Пако, всех женщин считает красавицами – то ли он сентиментален, то ли просто бабник. Девушка, которая сейчас с ним разговаривала, действительно хорошенькая, но, даже будь она дурнушкой, все равно Пако был бы восхищен, для него любая девушка – мисс Испания.

      – Ну, точно серна…

      Пако идет дальше, ему смутно вспоминается мать, умершая много лет назад. Его мать носила на шее черную шелковую ленту, чтобы не отвисал второй подбородок; она была очень красивая, сразу видно – женщина из хорошей семьи. Дедушка Пако был генерал и маркиз, его убили на дуэли в Бургосе – убил из револьвера депутат-либерал по имени Эдмундо Паэс Пачеко, масон и вообще человек с бунтарскими идеями.

      У девчонки под легким пальтецом проступали эти самые кругленькие штучки. Туфли немного стоптаны. Глаза блестящие, карие с прозеленью, чуть скошенные. «Ходила проведать свою сестру, ту, замужнюю». Хе-хе… Ее замужняя сестра, помнишь, Пако?

      Дон Эдмундо Паэс Пачеко скончался от оспы в Альмерии, в год падения Республики.

      Разговаривая с Пако, девушка твердо выдерживала его взгляд.

      Женщина с завернутым в тряпье ребенком на руках просит милостыню, толстая цыганка продает лотерейные билеты.

      Несмотря на холод, ветер и ненастье, гуляют, милуются парочки влюбленных, крепко прижавшись, грея друг дружке руки.

      Селестино, стоя посреди пустых бочек в задней комнатке своего бара, разговаривает сам с собой. Есть у Селестино такая привычка – самому с собой разговаривать. Когда он был мальчиком, мать, бывало, спросит:

      – Чего тебе?

      – Ничего, я сам с собой разговаривал.

      – Ох, сынок, ты еще, упаси бог, с ума сойдешь!

      Мать Селестино не была такой важной дамой, как мать Пако.

      – Нет, не отдам, лучше в щепки их разнесу, но не отдам. Или пусть заплатят настоящую цену, или не получат ничего. Не хочу, чтоб с меня шкуру драли, не